Станислав Венгловский - Лжедмитрий

Надежды пана Мнишека, кажется, окончательно рухнули в княжеском замке.

Потому что встретился там кастелян Домух.

Кастелян был приветлив, как всегда. Но это уже ничего не значило. Это лишь усилило тревогу. Куда же девался Андрей Валигура?

Стахур откровенно развёл руками. Стахур завидовал беззаботному Климуре. Тому недоступны тайные тревоги.

Оставалось потерпеть. Чтобы о судьбе сотника узнать от самого князя Константина.

Казаки подвели коня пана Мнишека к великолепному зданию, рядом с Успенской церковью. Там высокому гостю было назначено остановиться. Пан Мнишек спешился при помощи ловких слуг, уже всходил на крыльцо по ослепительно красивому ковру. Он поднимался по ступенькам, на которых теснились пахолки в сверкающих широких одеждах, и вдруг оглянулся назад. Увиденное заставило остановиться: в толпе унылых бакаляров княжеской академии (здание её неподалёку от княжеских апартаментов в Мурованной веже) он узнал... Андрея Валигуру. Ошибки быть не могло. Десятка три молодых людей в серых длинных одеяниях склоняли остриженные головы теперь уже не перед воеводой, но перед его дочерью. И кланялись так, как им подобает. Но один из них, высокий, с тонким телом, с чёрными кудрями, стоял с таким независимым видом, как мог стоять только Андрей Валигура.

Пан воевода мигом припомнил свою первую встречу с этим человеком, несколько лет тому назад, тогда ещё очень юным, когда случилась беда с каретой, в которой находилась шкатулка с драгоценностями. Пан Езус, да он, Мнишек, до смерти не забудет того мгновения. Он ещё задал юноше дерзкий вопрос: «Ты пастух?» В ответ прозвучало почти гневное: «Я дворянин!» Да нет, он больше чем дворянин... Стоило увидеть ту пещеру. Теперь там нет воды...

Андрей Валигура с восхищением смотрел на Марину.

Впрочем, что удивительного?

В голове у Юрия Мнишека опять взыграли зыбкие надежды...

Встреча не могла начаться с чего-нибудь иного, кроме как с любезностей.

Гость хвалил выучку казаков. Он делал вид, будто ему ещё ничего не известно о странном превращении Андрея Валигуры. В это превращение ему не хотелось верить.

Хозяин же ответил не менее достойными похвалами полководческому таланту и умению того, кто руководил сражением, кто задумал и осуществил смелую акцию. Хозяин не употреблял никаких имён и названий. Он пользовался глаголами в третьем, отвлечённом, лице, но его воспитанность и ум покорили гостя. Это при всём том, что гость нелестно отзывается о «схизматской» вере, которую исповедует князь Острожский, — о православии.

— Надеюсь, князь, — сказал пан Мнишек, — вы достойно, со своей стороны, наградили молодого человека.

Хозяин отвечал без промедления:

— Ещё не родился на свет человек, который окажет услуги князьям Острожским и пожалуется на недостаточное внимание с их стороны. Здесь же услуга оказана государству.

— Я к тому, — попытался сгладить возможную оплошность пан воевода, — что, быть может, мне не удалось выразить в письме весомость подвига юного героя.

— Уверяю вас, пан воевода, он не в обиде. А точность ваших посланий оценят потомки. Как и весомость ваших личных воинских заслуг.

Князь при этих словах почему-то посмотрел на мраморные бюсты, которые подпирают стены его апартаментов, и гостю это понравилось. Ему показалось, будто у князя есть намерения дать указания учёным помощникам описать недавнее сражение с татарами в стихах, к тому же в стихах латинских, не иначе. Bellum, victoria, Deus... [6] Война, победа, Бог (лат.).

— Но, — придал наконец удивлённое выражение своему лицу пан Мнишек, — я не вижу здесь достойного сотника?

Князь напустил на себя не менее значительный вид.

— К счастью, — отвечал он, — молодой человек решил наверстать то, чего был лишён в ранней юности. Он сядет на бакалярскую скамью.

Пан Мнишек развёл руками, показывая ещё более высокий уровень своего удивления:

— И где же? В какой университет его отправляете? Краков? Падуя? Сорбонна? Надеюсь, он везде окажется достойным учеником.

Ответ прозвучал коротко, почти резко:

— Он учится здесь.

Князь указал жестом за окно. Там виднелась крыша академии. Части волынских «Афин».

После непродолжительной паузы гость спросил, стараясь быть по-прежнему любезным:

— Я восхищен его выбором. Но я уверен, что его призвание — воинская служба. Я хотел было передать ему приглашение на королевскую службу. Если, конечно, вы не станете возражать.

— Возражать не могу, — отвечал князь Константин. — Но, пан Мнишек, должен вас предупредить, что ваши труды заслуживают лучшего применения... Впрочем... Позвольте показать вам фирман крымского хана. Хан сожалеет о действиях своих подданных, которые нарушили его волю. Хан предлагает нам условия соглашения. Эти условия помогут забыть неприятное прошлое. И принудили к этому крымского владыку, полагаю, умелые действия наших войск, которыми руководили вы. Впрочем, о том рассудит король. Это послание всего лишь копия ханского фирмана.

Пан Мнишек на мгновение забыл, что вызревало в его голове относительно будущего для Андрея Валигуры.

Из Острога пан Мнишек уезжал, пожалуй, без тех надежд, с которыми стремился в этот город, зато с новыми надеждами, которые родились в его голове именно в этом городе, особенно после встречи с Андреем Валигурой.

С новоиспечённым бакаляром удалось поговорить наедине. Поговорить без спешки. Жизнь молодого человека стала теперь понятной воеводе лучше своей собственной, проведённой в вечных военных тревогах, в пирушках, пьянках, уловках да в интригах.

Вообще-то жизнь молодого казака из-за своей незначительной продолжительности укладывалась в ограниченные рамки — ему едва исполнилось двадцать лет. Он оказался круглым сиротою, совершенно без родственников. Даже лесным именьицем его управляет такой старый холоп, что не осталось уверенности, жив ли старик до сих пор. Правда, князь Острожский подарил храбрецу новое имение. Но это уже ничего не значило, если принять во внимание то, что туманилось в голове у пана Мнишека.

Молодой человек, однако, отлично помнил поучения своего отца. От отца ему досталось много книг. Книги и поныне хранятся в упомянутом лесном именьице, в старом каменном доме на берегу реки. Чтение породило мечты о Москве, которой юноша никогда не видел, впрочем, как и его умерший отец.

Пан Мнишек открыто любовался собеседником. Как умел, рассказал ему о теперешней Москве, используя услышанное от Климуры.

— Климура? — переспросил Андрей. — Что это за имя?

— Да крещён он Климом, — отвечал пан Мнишек. — А так прозвали его московские дружки. У меня теперь служит. А о Москве думает. Мечтает, мне кажется, когда-нибудь туда возвратиться.