Юрий Слепухин - Государева крестница

— Так, великий государь. Он ходил у него в окольничих ещё в ту пору, как Фердинанд был угорским королём.

— А, это когда они с Яношем из Заполья, Солимановым ставленником, королевство делили? — Иоанн усмехнулся. — Хотелось бы поглядеть, как то было — жеребий, што ль, тащили из шапки…

самодержцы! Однако же ныне он — кесарь, хотя покойный Папеж Павел его таковым и не признал... Ладно, то их дела, а вот нам без союза с кесарем в Ливонии не утвердиться, и не видеть того может токмо глупец. Ты, помнится, прорицал, что её, мол, тряхнуть лишь посильнее — и древляя наша вотчина сама упадёт в руки, яко зрелый плод. Колючим оказалось яблочко-то твоё, Михалыч...

Теперь уж Висковатому и вовсе стало не по себе.

— Великий государь, я говорил лишь в рассуждении военной силы ордена...

— Да, а оно, вишь, как получилось — Ирик с Жигимонтом влезли нежданно-негаданно, а ныне заместо слабого ордена приходится нам воевать не столь уж слабосильных свеев да литовцев с ляхами вкупе. Ну да кто не ошибался! Посольство к Фердинанду наряжать не будем — он нам послание своё передал через Бевернова, вот пусть тот отвезёт и наше. И надо, чтобы Бевернов остался к нам благорасположен, сколь только возможно. Об этом, Михалыч, позаботься особливо. Одарить ли чем, льготы ли какие посулить — ну в том сам разберёшься. Приём ему устроим по всей чести... может, и старца того отпустим, Бог с ним. Подумаю ещё! Будешь с ним говорить — выспроси про кесаря, что сможешь...

К Москве подбежали, когда уже смеркалось. Заставу проскочить, может, и успели бы, а что толку — улицы позамыкают, поди потом лайся с каждым решёточным! Да и кони притомились. Андрей решил ночевать здесь, не доезжая Серпуховской заставы, благо ночь была тёплая и дождём не пахло. Велел рассёдлывать, варить кашу.

Наспех поужинав, отряд захрапел. К Андрею же сон не шёл, хотя последний перегон оказался утомительным даже для него. Завернувшись в попону и подложив седло под голову, он лежал, смотрел на неяркие звёзды, слушал, как хрупают и шуршат травой пасущиеся неподалёку кони, и думал, что уже завтра, Бог даст, сможет увидеть Настю. Он сам не ожидал, что недолгая разлука окажется такой томительной; на обратном пути не мог избавиться от чувства беспричинной тревоги, хотя что могло угрожать? Будь он теперь в Ливонии или на севере, в новгородских краях, можно было бы вообразить самое страшное — татарский набег; но они возвращались тем самым путём, каким всегда приходила на Москву орда, и в заокских степях было спокойно, сей год про ордынцев не слыхали даже в Курске. А какая иная беда могла грозить Насте в крепком отцовском доме?

С некоторым ещё недоумением он признавался себе в том, что уже не мыслит себе жизни без Настасьи Фрязиной, о коей ещё месяц назад не знал и не ведал, что вообще есть такая на свете. Гляди, как присушила! Юсупыч перед отъездом всё допытывался, не подносила ли чего пить из своих рук, в особливой чаше? Андрей подумал, пожал плечами, сказал, что из особливой вроде не пил — наливали, как и другим, из общей братины.

— А коли и поднесла бы, то что? — спросил он.

— То, что ты мог погибнуть, о легковерный.

— Опоила бы, что ли? — Андрей засмеялся. — Ну ты, старый, вовсе уж с глузду съехал! Чего ради желать ей моей смерти?

— Разве я произнёс это слово? Смерть не самое плохое, что может случиться с человеком, — загадочно изрёк арап. — Твоему неискушённому уму не постичь всей глубины женского коварства! Прелестница, поставив себе нечестивую цель всецело завладеть своим избранником, способна на поистине чудовищные ухищрения, мне ли того не знать, о Аллах...

Андрей только плюнул с досады, говорить со стариком об оружейниковой дочке было бесцельно — в его глазах она была вместилищем всех пороков. И с чего он так её невзлюбил?

Припоминая сейчас этот разговор, он вдруг поймал себя на мысли о том, уживётся ли Юсупыч с Настей, или придётся после свадьбы куда-то его спровадить. Выходит, о свадьбе уже думается как о чём-то решённом? А ведь и разговору об этом не было с Никитой Михалычем; не было и с Настей, но то так и положено: когда сватаются, с невестой никто не говорит, её дело сторона. Говорят родители с родителями, а коли у жениха родителей в живых нету, то он сам ведёт сговор с её отцом. Настя что — Настя-то за него пойдёт, а вот как отец... Может, уже есть у Фрязина кто на примете, хотя не похоже! Видит же, что неспроста повадился он к ним на подворье, так уж, верно, сказал бы, сватайся кто к Насте...

При мысли о том, что кто-то может и впрямь к ней посвататься, Андрея окатило жаром. Он отшвырнул попону, вскочил на ноги и пошёл к лошадям, путаясь сапогами в высокой граве.

— Ты что, заснул, что ли! — крикнул он караульному.

— Паси Бог, не сплю, нет, — отозвался тот бодрым голосом.

— Гляди мне...

Он сорвал шапку, подставляя лоб ночной прохладе. Ветер дул с полуночи от Серпуховской заставы, нёс с собой запахи недалёкого уже жилья — дыма, скотных дворов, конюшен. Где-то там — за слободами и посадами Заречья, за Москвой-рекой, за стенами Китай-города — двор Фрязиных. Увидеть бы, что она сейчас делает... спит уж, поди? А может, и не спит, время-то вроде не позднее. Неужто читает при свечке? Она как-то призналась ему, что любит читать Четьи-Минеи; это поразило его, он никогда не думал, что девица может приохотиться к такому занятию. Но и то сказать — многих ли девиц он знает? Да и чем Настя походит на других? Таких, как она, не было и нет и не будет.

...Однако, ежели к ней никто не сватался, а к нему отец вроде бы расположен, раз со двора не гонит, так пошто сам о деле не заговаривает? Известно ведь — первое слово за отцом невесты, а уж после жених сватов засылает. Хотя это, по правде сказать, обычай старый, теперь, может, и по-иному ладят... а Фрязин за старые-то обычаи не больно и держится, иначе не позволял бы Насте с гостями за столом сиживать...

Можно, конечно, самому прийти и так прямо и объявить: бью, дескать, челом, Никита Михайлович, не обессудь на дерзости — хочу взять в жёны твою дочку, Настасью Никитишну. Чего, в самом-то деле, ходить вокруг да около? Ну не отдаст, значит, не судьба. Да нет, как может не отдать, с чего бы это... Может, конечно, староват он Никите кажется: двадцать восемь лет, не юноша. Спросит, а чего, мол, раньше-то не женился, где такое видано, жениться положено во младых годах...

А и впрямь, что помешало? Государева служба, что ж ещё! Вспомнить лишь: семь тыщ шестидесятый год, Казань; шестьдесят четвёртый — Астрахань; с шестьдесят шестого по шестьдесят восьмой не один раз ходили в Ливонию; ныне вот Литву воевали — Полоцк, Вильна; так это только большие походы, а меж ними сколько было всякого? Конечно, другим служба не в помеху, и жениться успевали, и детишек нарожать — долго ли... А вот ему и в мысли не приходило!