Юрий Слепухин - Государева крестница

Единственное, о чём никогда не говорил со своим лекарем, — это его, Иоанна, супружеские отношения с нынешней царицей. О покойной Анастасии вспоминает нередко, всегда с умилением, которое выглядит слащавым и даже не совсем искренним. А о нынешней, черкешенке Марии, — никогда ни слова. Между тем успех замысла, принявшего в голове Бомелиуса уже почти законченную форму, зависит в немалой мере именно от этого. Доктор догадывался, был почти уверен, что у Иоанна с Марией не всё гладко, но знать бы наверняка...

Промахнуться тут весьма опасно. Может быть, и разумнее было бы вообще оставить всю затею, положившись на благоразумие проклятого оружейника? Не такие уж целомудренные нравы у этих московитов, чтобы простой ремесленник не смог забыть обиду, причинённую его дочке. Сгоряча, сразу, мог бы пожаловаться царю (хотя на что было жаловаться?), а заодно и проговориться насчёт любекского дела; но теперь — коль скоро ничего не сказал — едва ли скажет. Каким бы дураком ни был, а должен же понимать, что выгоднее держать язык за зубами.

Доктор Бомелиус убеждал себя тоже проявить благоразумие и оставить в покое сатанинское отродье — механикуса с его недотрогой. Но сам он был по натуре слишком злопамятен и до сих пор не мог забыть, каким презрительным тоном говорил с ним этот холоп, какие угрозы в его адрес позволил себе высказать. Проявить благоразумие значило бы простить, а вот этого-то доктор Бомелиус никогда не умел. Не обладал этим искусством в юности и не собирался учиться на склоне лет.

Покамест же он не торопился. В основном замысел был обдуман, следовало дать ему окончательно дозреть, а тем временем собрать ещё некоторые сведения, которых пока недоставало. Если же вдруг возникнет какое-то препятствие, всегда можно отступить, вообще отказаться от всей затеи. Будучи однажды спрошен, успешно ли идут поиски «благорасположенной персоны», которую он намерен вычислить с помощью армиллярной сферы, Бомелиус ответил царю, что вычисления пришлось прервать из-за нового расположения планет, надо выждать, пока планеты расположатся должным образом.

Благорасположенной персоной должна стать Настя Фрязина, но Бомелиус ещё не совсем ясно представлял себе, каким образом это обстоятельство сможет обезопасить его от возможного разоблачения её отцом. Могло получиться и наоборот; пожалуй, в любой европейской державе так бы и вышло — там отец очередной фаворитки сразу приобретает вес и влияние. Здесь же всё по-другому, у Иоанна — при всём его распутстве — вообще никогда не было «фавориток» в европейском понимании; чуть ли не бахвалясь противоестественной привязанностью к растленному Федьке Басманову, он в то же время держал в строжайшей тайне свои (немногочисленные, надо сказать) внебрачные связи с женщинами. О том, чтобы открыто приблизить к себе одну из них, как это в обычае на Западе, здесь не может быть и речи. Следовательно, маловероятна и опасность того, что подлый механикус возвысится с помощью дочери и ещё больше утвердится в доверии царя...

Так что, рассуждая здраво, на сей счёт можно было не тревожиться, оставалось лишь угадать главное: не опасно ли предложить его царскому величеству нарушить седьмую заповедь и стать прелюбодеем. Может оказаться и опасно — если в этот момент на Иоанна снизойдёт блажь благочестия, или, что ещё хуже, если чёртова дикарка по-прежнему вызывает у него такую страсть, что ему и в голову не придёт ей изменить.

Этот вопрос, казалось бы, проще всего было выяснить напрямую ему самому, под предлогом заботы о царском здравии осторожно расспросив Иоанна; но доктор Бомелиус предпочитал окольные пути. То, что ему хотелось узнать, можно было выведать у кого-нибудь из «ближних» наверху. Мысленно перебрав несколько имён, Бомелиус остановился на Годунове — человеке простодушном и при дворе сравнительно новом, не принадлежащем к заматерелому в дворцовых интригах старому боярскому кругу. Он тут же отправил к постельничему слугу с приглашением отужинать в любой день, когда то боярину будет угодно.

Приглашение немало озадачило Димитрия Ивановича. Род Годуновых, хотя и не из самых знатных, был всё же почтенным и достаточно старым, к тому же сам он успел уже занять при государе определённое положение; так не было ли со стороны иноземного лекаря изрядной дерзостью так вот, запросто, звать его в гости — будто они ровня? А впрочем, что значит — ровня... Происхождения Бомелий самого неведомого, любит называть себя имперским шляхтичем — поди дознайся, правду молвит или лжёт. Мог, конечно, и из подлого люда выбиться своим умом, а это уже немало: лекарем государевым стать не всякий сумеет... Вообще, чванство было чуждо Димитрию Годунову, да к тому же сразу одолело любопытство — колдуну явно что-то от него нужно, и неразумно было бы упустить случай самому немного проведать о Елисеевых замыслах. Через того же посыльного он ответил, что рад будет навестить господина дохтура на будущей неделе — раньше-де ему недосуг.

Неделю спустя Димитрий Иванович не без опаски переступил порог колдунова жилища. Хозяин уважительно встретил его на крыльце, запутанными темноватыми переходами провёл в столовую палату, рассыпаясь в благодарности за оказанную высокую честь. Войдя, Годунов настороженно глянул в красный угол и с облегчением осенил себя крестным знамением — образа были на месте, как положено, а ведь говорили, будто у Елисея образов нет вовсе, а висят сушёные гады...

Стол был накрыт по-иноземному, хмельное подали в пузатых узкогорлых скляницах, перед прибором гостя с необычной формы трёхзубой вилкой стоял кубок из оправленной в серебро переливчато-розоватой раковины, выгнутой крутым завитком.

— Ренское у тебя, господин дохтур, отменное, — похвалил Димитрий Иванович, отпив из кубка и с любопытством его разглядывая. — А это в каких же краях такие изрядные улиты водятся?

— Привозят их из гишпанских владений в Новом Свете, открытом Колумбусом, — ответил Бомелий, — там же добывают со дна морского, равно как и жемчуг или кораллы. В полуденных морях много дивных натуралий, доселе нам неведомых.

— А не может ли от сего вред причиниться? — Годунов с сомнением пощёлкал пальцем по кубку. — Иные морские дива, сказывают, бывают и ядовиты?

— Так, ядовитых рыб много, однако раковины не только безвредны, но, напротив, весьма пригодны для изготовления кубков, поелику такой сосуд от некоторых отравных зелий тотчас темнеет... Отведай каплуна, боярин, что-то ты не ешь. Или стряпня не по вкусу?

— Помилуй Бог, — искренне удивился Годунов, — как же не ем? Да я, вишь, от обеда ещё не успел голоду нагулять... А стряпчего твоего хулить грешно — мастер он у тебя. Так темнеет, говоришь, кубок?