Юрий Слепухин - Государева крестница

Значит, не судьба была, решил Андрей. Он снова прилёг, натянул на плечи попону. Значит, на роду ему было написано дождаться Насти; а то ведь страшно и помыслить: встретил бы её вот так, ан дома жена сидит дожидается, да сварливая, да нелюбимая — упаси Господь...

Тогда, выходит, и Настя дожидалась его, сама о том не ведая? Уж год как могли просватать, ан нет — не просватали! У Юсупыча словцо такое есть, ихнее, арапское: кысмет. Судьба, значит. И по его арапскому рассуждению выходит, что от судьбы этой никуда не уйдёшь — ни семо, ни овамо. Что тебе на роду написано, так тому и быть. Но точно ли так? Оно конечно, и у нас попы учат, что, мол, без воли Господней ни один волос не упадёт; однако справедливо говорится: на Бога надейся, а сам не плошай. Кысмет кысметом, а сидеть опустив руки да дожидаться, что там тебе по воле Господней свалится на голову, тож не дело. Иначе ни воевать не надо было б, ни дома строить...

А ведь коли жениться, то и строиться надо будет — вот и ещё забота, подумал он. Двор на Москве у Лобановых был, и в месте хорошем, у Пречистенских ворот, но жильё сгорело в одном из давних пожаров; случилось это уже после смерти родителей, так что отстраиваться Андрей покамест не стал — не для кого было, да и недосуг; в уцелевшей избе поселил бобыля, тот сидел за сторожа, огородничал и выращенное частью продавал, а частью привозил хозяину на ховринское подворье (принимая капусту, лук и огурцы, Юсупыч каждый раз лаялся с бобылём нещадно, укоряя его за утаивание половины оброка). Это хорошо, что есть там огород: Настя говорила, что любит сама возиться на грядках. А как строиться — о том надо будет с тестем говорить, тот посоветует, что лучше.

Утром в путь тронулись неспешно, спешить было некуда. Когда проехали заставу, в церквах уже звонили к заутрене, на Ордынке становилось людно, Кадашевские купцы — ранние пташки — гремели запорами, открывая лавки. Наконец впереди, за Болотом, открылся обнесённый по низу стеною со стрельницами кремлёвский холм, блеснул золочёный гребень на кровле Большой дворцовой палаты, серебром в первых лучах солнца засветились соборные купола. Андрей остановил коня, стащил шапку и широко перекрестился.

— Ну, вот Бог и привёл вернуться, — сказал он. — Валяйте по домам, ребята, всем неделя на отдых. Я в приказ еду, и ты со мной, — кликнул он пятидесятника. — А ты, Вань, слетай ко мне на Яузу, скажешь там Юсупычу, что скоро буду, пусть велит мыльню истопить...

В тот же день ближе к вечеру, отдохнувший и принарядившийся, в новой, опушённой бобром шапке с пришитым на тулье золотым цехином — наградой за лаисское сидение, — он спешился у фрязинского двора, стукнул в калитку. Знакомый воротник приотворил щель, высунул бороду с опаской.

— Здорово, Онисим! Хозяин дома ли?

— Не-е, хозяин ушедчи, а когда будет — не сказывал...

— Ну, то Онуфревну покличь, — сказал Андрей, заходя во двор.

Онисим притворил калитку на засов, ушёл в дом и скоро вернулся с мамкой. Та, увидев Андрея, заулыбалась.

— Верну-у-улся, ясный наш сокол, а тут уж ой заждали-и-ися, — запричитала она нараспев.

— Да и я заждался, Онуфревна. Настасья Никитишна здорова ли?

— Здорова, слава Те Господи, здорова!

— Так чего ж не выходит? Иль меня в горницу проведёшь?

— Это как же — в горницу! Михалыча-то дома нет, сказано тебе.

— Ну то что? Пожду, пока вернётся, а тем временем с Настасьей Никитишной побеседуем...

— Да ты, батюшка, ополоумел, што ль! Как это я тебя с девкой оставлю? Ишь навострился!

— Да я что, не обедал у вас? Вместе за столом сиживали, забыла?..

— То при Михалыче было, — заявила Онуфревна непреклонно. — Любо ему жить басурманским обычаем — его хозяйское дело, не мне перечить. А когда он Настёну на моё попечение оставляет, то тут уж не взыщи — как сказала, так и будет!

Андрей в сердцах сбил шапку на затылок, едва удержал готовое сорваться ругательство.

— Что ж ты зверствуешь, бессердечная ты старуха, — только и сказал он с досадой. — Вот завтра ушлют меня снова — увидишь тогда, что Настя с тобой сделает!

— Ступай, ступай! Ишь ты, грозиться ещё вздумал, лешак эдакой!

Тут он поверх её кики увидел, что выбежавшая на крыльцо работница делает ему знаки, и сразу повеселел.

— Ладно, Онуфревна, твоя взяла! Вернусь попозже, может, Михалыч будет дома. Кланяйся ему, скажи — приезжал проведать...

— Скажу, а ты ступай, неча глаза-то по окошкам пялить!

Мамка заковыляла к дому. Выждав, пока она скрылась в двери подклета, девка сбежала по лестнице и, опасливо оглядываясь, поманила Андрея.

— Велела сказать, — шепнула она, когда тот подошёл, — чтобы туда подъехал, с тылу, ну где качели, знаешь? Мало погодя придёт, жди там...

— Спаси Бог, красавица, на вот за добрую весточку. — Андрей выгреб несколько монеток, сунул ей в руку. — Скажи, ждать буду хоть до ночи, вы только старую отвлеките там чем придётся, чтоб не выслеживала...

— Матрёна! — крикнула Онуфревна, снова (легка на помине!) выглянув из подклета. — Ты чего это затеваешь, непутёвая! Давно не учена?

— Да што затеваю, што затеваю-то! — дерзко откликнулась непутёвая Матрёна. — Стрелец испить просит, так я ещё и виноватая?

— Ну то вынеси ему квасу, и пущай едет с Богом, пока чего иного не попросил...

Отпив для виду, он вернул девке ковшик и, подмигнув, пошёл к воротам. Теперь только Фрязина бы не встретить! Вскочив в седло, огляделся — нет, вроде не видно — и, миновав несколько дворов, свернул в узкий, заросший лопухами переулок. Дворы задами выходили к ручью, притоку Неглинной, из него обычно брали воду для мылен, и того ради в заборах были проделаны малые дверцы. Такой же лаз был врезан тут и в бревенчатый тын, окружавший оружейникову усадьбу. Подъехав, Андрей поверх тына оглядел сад — у качелей никого не было, — спешился и привязал коня к разросшейся над ручьём раките. Стоя у лаза, прислушался, но по ту сторону было тихо. Ставень из прочных дубовых досок, прошитых коваными гвоздями, не поддался нажиму. А ну как зловредная мамка и впрямь выследит...

Едва слышно журчал ручей, обтекая корягу под ракитой, Орлик позвякивал удилами, щипал траву, шумно охлёстывался хвостом, отгоняя мух. Андрей прохаживался вдоль тына, поглядывал на вечереющее уже небо, где высоко — к вёдру — рассекали воздух касатки, а ещё выше медленно плыли редкие, багряно позлащённые облачка. Придёт, не придёт?

Наконец по ту сторону городьбы что-то легко прошумело в кустах, стало слышно, как возятся со ставнем.

— Андрей Романыч! — тихонько позвала Настя. — Ты здесь? Мне засов не отволочь...

Тын здесь и впрямь был невысок — сажень, не боле; взявшись за торцы брёвен, Андрей подтянулся, легко перемахнул на ту сторону и с треском свалился в заросли смородины.