Юрий Слепухин - Государева крестница

— Какая ещё зацепка, — незаинтересованно проворчал посол и вздохнул. — Зря я вообще затеял эти поиски...

— Как знать, как знать! Канцлер назвал мне одного бояра... у него довольно видная придвбрная должность, я слабо разбираюсь в русской номенклатуре, но этот Готт-ду-нофф что-то вроде камергера. Висковатый посоветовал мне поговорить с бояром. И знаете почему? Однажды тот сказал, что знает стрелецкого офицера, мать которого лет тридцать назад вывезли откуда-то из-за рубежа. Как знать, а вдруг это и впрямь была высокородная фрау фон Красниц?

Комтур пожал плечами:

— Сомнительно... Я не очень верю в счастливые совпадения, а впрочем... если канцлер сам посоветовал вам встретиться с этим Готт-как-его-там — почему бы и нет?

— С позволения господина барона, то же самое подумал и я, — скромно сказал юрист. — Действительно, почему бы и нет?

— Только согласится ли он, этот камергер, вопреки фамилии скорее сатанинский... Говорят, здешние нотабли спесивы, как индюки.

— Не могу судить, общаться с индюками мне не приходилось. А московиты бывают разные. Камергер едва ли примет меня, приди я к нему сам по себе, но коль скоро Висковатый подсказал идею такого визита, то он, надо думать, как-то его подготовит.

— Пожалуй, — согласился посол и вдруг уставился на юриста с подозрением. — Иоахим, а вас не удивляет подобная предупредительность канцлера? Вы говорили, при первых аудиенциях он держался скорее холодно?

— Сдержанно, скажем так. Да, его отношение значительно смягчилось, и я думал об этом. Дело ведь не в самом канцлере... Это идёт откуда-то сверху.

— Вы хотите сказать...

— Несомненно! В Московии дипломатический чиновник даже такого высокого ранга никогда не посмеет самовольно изменить тон переговоров. Он строжайше следует получаемым инструкциям и указам. Если Висковатый стал проявлять к нам больше благожелательности, то, значит, так ему было указано.

— Странно... После отказа Фюрстенберга скорее можно было ожидать поворота в другую сторону.

— Ну почему же! Допустим, Иоанн всерьёз и не рассчитывал на согласие старого магистра и теперь у него другие планы. Так или иначе, для чего-то мы ему пока нужны...

Всё-таки анафемский старичок был не так уж и неправ, когда говорил, что женщина кого угодно обведёт вокруг пальца и сумеет добиться своего — хоть под семью замками её держи. Но если арап видел здесь доказательство извечной женской зловредности, то Андрею думалось, что, не обладай Настя этим умением, жить было бы куда скучнее. Вот хотя бы, к примеру, где они могли б видеться? Наедине видеться, а не за общим столом, где лишний раз друг на дружку и глянуть-то не решишься...

Мамка Онуфревна последнее время словно белены объелась — глаз с Насти не спускала, да ещё и наверняка наговорила чего-то самому Никите Михалычу, ибо тот тоже построжал и теперь явно не склонен был оставлять дочь наедине с женихом. Леший его знает, что он себе вообразил, — усомнился, что ли, в сотнике Лобанове, заподозрил, как бы тот не дал тягу, опозоривши девку? Андрея и смех при таких мыслях разбирал, и обидно становилось — всё-таки мог бы тестюшка и доверять, коли дал согласие породниться!

Спорить с ними да препираться было ни к чему, стариков на свой лад не переделаешь. Ладно бы одна Онуфревна тут квохтала — с неё что взять, со старой клуши, — так нет, и Михалыч тоже заодно с ней, словно сговорились. А уж ему-то стыдно, в чужих краях человек побывал, неужто не видел, как там люди живут без этого нашего невежества?

Отец, впрочем, не так уж докучал им своим надзором, чаще был при деле, то у себя работая, то отлучаясь надолго в кремль, где опять выполнял какой-то срочный заказ. Зато Онуфревна бдела за двоих. Затяжное ненастье не давало даже выйти прогуляться но саду. Андрею оно было нипочём, но Настя дождей не переносила и предпочитала оставаться под крышей. А в доме укрыться от бдительного ока мамушки было негде — она находила их всюду. Андрей относился к этому спокойнее (хотя, ясное дело, было досадно), Настя же прямо выходила из себя.

— Я или придумаю что-то, — сказала она однажды, раздувая ноздри, — или удавлю эту мамку своими руками! А не то сварю поганых грибов и...

— Да не удавишь ты её, — посмеялся Андрей, — грибами опоить легче, только грибов-то уж не найдёшь — до будущего лета ждать придётся, а тогда пошто будет её опаивать? На святки сыграем свадьбу, тогда и Онуфревна будет не страшна. Ты уж маленько потерпи.

— «Потерпи, потерпи», — передразнила она, — тебе легко говорить! Может, это ты такой бесчувственный, что тебе хоть год жди, хоть два, а я вся извелась!

— Я, что ли, не извёлся?

— Да, видно, нет, коли так можешь рассуждать... Ладно уж, греха на душу не возьму, пущай мамка живёт, а вот провести я её проведу, увидишь!

— Как ты её провести можешь, пустое это.

— А вот увидишь! — повторила Настя с угрозой.

И в самом деле, скоро пришлось Андрею убедиться в правоте (хотя бы частичной) злоязычного арапа. Никита Михалыч починил наконец ту немецкую пистоль о шести зарядах, повинившись в задержке: всё лето, мол, руки не доходили, завалил двор спешными заказами. Теперь хитрая механика действовала исправно, курок легко взводился и щёлкал при спуске, бочонок с высверленными в нём зарядными гнёздами проворачивался без помех. Тут же решили и опробовать: на дальнем краю усадьбы имелось у Фрязина малое стрельбище, подземное, под дубовым накатом.

— Малость погоди тут, — сказал Никита Михалыч, — схожу за порохом — в работной не держу его, долго ли до греха...

Едва он ушёл, в горницу прошмыгнула Настя — стерегла, видно, неподалёку.

— Слушай, — зашептала она, оглядываясь на дверь, — от нас по праву руку шестой двор, запомнишь? Ворота там приметные, петухами расписаны. Ты завтра не в карауле?

— Завтра? Нет, завтра мы вольные. А что?

— Ты вечером туда приходи — проведут куда надо. Там Кузнецова кума живёт, просвирня, я с её дочкой сговорилась — в дом-то не пройти вдвоём, так я в амбаре буду...

— Бога побойся, Настасья, перед отцом как оправдаешься?

— А и не подумаю, пошто оправдываться, коли у них там посиделки? Он меня туда уж не раз отпускал.

— Небось и Онуфревна за тобой увяжется.

— Чего ей туда за мной вязаться, там одни девки! Это она тебя ужасается, прежде-то меня не утесняли... Как смеркаться начнёт, ты и приходи. В воротах встретят. Только с конём как быть, больно уж он у тебя приметный...

— А я на Орлике не поеду — что ж я, сам не понимаю? Есть там один лядащий, его и возьму. А привяжу поодаль, возле храма есть коновязь.

Так он и сделал. Состарившийся в ховринской конюшне низенький мохноногий бахмат под убогим седлом был настолько непригляден, что за него можно было не опасаться: вряд ли кто польстится на такого одра. Оставив его у церквушки, Андрей быстро дошёл до примеченного накануне двора с петухами, стукнул в калитку. Открыли скоро — Настя, видно, и впрямь обо всём уговорилась. Баба в накинутой на голову мокрой рогожке поманила пальцем, ни слова не сказав. Андрей, так же молча, пошёл за ней через двор, дивясь, что собак не слышно. Куда-то их, верно, попрятали. Амбар был в дальнем углу двора, провожатая указала туда рукой и пошлёпала лаптями по лужам — к дому. Одна створка амбарных ворот была приотворена, Андрей вошёл, внутри было совсем темно, лишь поодаль едва светил на полу фонарь с тусклыми слюдяными окошками. Хорошо, по-летнему, пахло сеном — амбар, похоже, использовался теперь как сеновал.