Юрий Слепухин - Государева крестница

— Душевно желаю, чтобы оно поскорее исполнилось, — заверил Годунов, — и не пожалею усилий, дабы сему способствовать. Помогать ближнему не есть ли первейшая заповедь Господа нашего Иисуса Христа? Таковая помощь не только богоугодна, но также и дальновидна, ибо никто не знает сегодня, не окажется ли наутро и сам в какой нужде...

— Поистине мудрая позиция, — одобрил Лурцинг. — Господин камергер может не сомневаться, что она найдёт полное понимание с нашей стороны. Давно зная барона фон Беверна, я могу засвидетельствовать перед господином камергером его всегдашнюю готовность ответить любезностью на любезность... в чём бы таковые не состояли.

— А иначе ведь не проживёшь. — Годунов вздохнул и развёл руками. — Я сделаю, что смогу, но сейчас, думается мне, понадобится уже и некоторое действие со стороны господина посла.

— Он будет бесконечно признателен господину камергеру за самый общий совет в этом смысле.

— Я бы посоветовал подать челобитную великому государю... Челобитная — это такая бумага с прошением.

— Так, так, челобитна, — согласно покивал Лурцинг. — Я слышал это слово, мы называем это — петиция.

— Да. Висковатый не говорил ли тебе о скором приёме посольства у государя?

— Увы, нет.

— Может, оно и к лучшему. Но тогда надо писать!

— Господин камергер простит мою непонятливость — о чём надо писать сию челобитну?

— О том, что господину послу стало известно про его племянника, сына его сестры, приехавшей в Москву оттуда-то и тогда-то, каковой племянник служит ныне в московском стрелецком войске. Что повидаться с сыном любимой сестры, ныне уже покойной, есть горячее желание господина посла, и что он, не желая навлечь на племянника, человека воинского, охулки за недозволенное общение с иноземцем, просит дозволения на то у великого государя. В таком вот смысле! А уж как это изложить, всякий подъячий знает, — Висковатому дать, они там, в приказе, и перепишут...

Лурцинг посидел молча, повертел пальцами, потом сказал негромко, словно думая вслух:

— Из одного недавного разговора с господином Висковатым я понял, что государю известно о племяннике барона фон Беверна...

— Может, и известно, — согласился Годунов.

— Но... нужна ли тогда эта челобитна?

— Нужна, нужна, можешь не сомневаться. Мы вот тут сидим и гадаем, известно ли государю про племянника или неизвестно? Так же и великий государь может сейчас гадать — знает ли, мол, посол Бевернов, что мне известно про его племянника? А как челобитную подадите, гадать станет ни к чему: государь и про племянника знает, и про то, что сие известно послу. Понеже сам же посол ему о том и донёс. Я, господин Лурцын, не зря начал сей разговор с рассуждения о превратности судеб государевых служителей. Как высоких, так и малых. Хотя племянник господина посла по младости лет и не в больших воинских чинах, однако не следует думать, что у него нет наверху недругов. Недруги в наше время есть у каждого...

— Увы, это так, — сокрушённо подтвердил Лурцинг.

— Мне ли того не знать! И опасаюсь, не затеяна ли против Лобанова... Это племянника так звать — да ты, чай, знаешь?

— Так, это я знаю.

— Не затеяна ли против него какая каверза. Готовится парень к свадьбе, спешно дом достраивает, начальству то ведомо, а его вдруг — раз, и отсылают прочь, якобы по служебным делам...

— Почтительно прошу прощения, — перебил Лурцинг, — но господин камергер упомянул о... свадьбе?

— Да, жениться наконец надумал. Давно пора! И девка, говорят, ладная.

— Так, так, так, — забормотал Лурцинг. — А куда его... отсылают?

— Да недалеко тут, и вроде бы ненадолго, однако почём знать... Мне и подумалось: не козни ли какие против него, упаси Бог. Челобитная же, подписанная господином послом, на кое-то время будет Лобанову изрядной подмогой. Ну вроде, как бы то сказать...

— Охранная грамота? — подсказал стряпчий.

— Во! — обрадованно подхватил Годунов. — Молодец ты, Лурцын, всё прямо на лету ловишь. Именно охранной грамотой и может стать ему ваше прошение, понеже обидеть орденского посла великий государь никому не дозволит. Войне меж нами, слава Богу, вроде конец, делить боле нечего, а в мирное-то время отчего же не соседствовать нам с преславным орденом в добром согласии и приязни... Посему не медлите о написании оной бумаги, отдадите её Висковатому, а уж он улучит время поднести государю...

Так и сделали. Мысль обратиться к Иоанну с петицией вначале привела комтура в некоторое замешательство, отчасти даже испугала; но, когда Лурцинг добросовестно изложил все доводы Годунова, ему пришлось согласиться, и он даже объявил сгоряча, что нынче же набросает черновик — любезному Иоахиму останется лишь пройтись по тексту рукой более привычной к перу. Однако силы свои барон переоценил: к перу его рука оказалась настолько непривычной, что из благого намерения заняться черновиком ничего не вышло. Бесцельно исчеркав несколько листов, он взъярился, проклял неведомо кем и для чего придуманное обыкновение излагать ясную мысль дьявольскими закорючками на бумаге и послал Якоба за вином. Так что писать челобитную пришлось всё-таки Лурцингу, её не один раз перечитал и подправил Висковатый, после чего отдал перебелить лучшему писцу из своих подьячих.

Затея ливонцев пришлась Ивану Михайловичу не по душе. Он затруднялся предвидеть, каково отнесётся к их прошению сам государь, зато хорошо знал, что, буде государь разгневается, ответ держать придётся ему как главе Посольского приказа. Конечно, большой вины усмотреть тут нельзя, однако много ли у нас надо, чтобы лишиться царёва расположения, — и малой повинности за глаза хватит. Он понимал, что сами ливонцы до челобитной сроду бы не додумались, и догадывался, кто за этим стоит. Угораздило же его самому свести их с тем лисовином! А теперь и препятствовать опасно; он мог бы посоветовать им повременить с прошением, но, случись что, кто поручится, что они не станут на него жаловаться? Мол, подсказывал же нам Годунов бить челом великому государю, да Висковатый отсоветовал... Как ни кинь, а всё клин!

Дело, однако, обошлось. Выслушав челобитную, Иоанн комтуровой просьбой не умилился, но и в гнев не пришёл. Помолчал хмуро, покручивая в пальцах витую рукоять посоха, потом спросил:

— Как же проведал посол про того окаянного стрельца, не от тебя ли?

— Помилуй, великий государь! Мог ли бы я осмелиться? Помню ведь, как ты тогда повелел: послу о том — ни слова покамест. Скажем, мол, во благовремении. Мыслю, сами дознались, стряпчий ихний всё ходил тут, выспрашивал... а про иноземку и соседи могли знать, мог и сам сотник при случае кому обмолвиться.

— Мог и он, — неожиданно покладисто согласился Иоанн. — Сдуру мог увидеть в том повод для похвальбы. Ладно, проведали так проведали, беды тут нет. Может, оно и к лучшему... легче будет столковаться. Ты, Михалыч, сам ничего им не говори, а коли спросят, скажешь, что препятствовать свиданию посла с племянником его не станем, однако теперь он в отлучке... ненадолго. Пущай подождут.