Дмитрий Барчук - Две томские тайны

— Нет, — признался старец. — А чем он ещё кроме смуты знаменит?

— Говорят, книжки разные пишет — по философии, по политике. Наши разночинцы от него без ума. По вечерам все к нему на посиделки бегают. Если желаете, могу его пригласить к нам.

— Нет, Семён Феофанович, не стоит. Бог даст, и так свидимся, а специально не надо.

— Что ещё? Поляков у нас много. В тридцатые годы после восстания их сюда сослали. Им даже разрешили католический костёл построить. Каждое воскресенье собираются все там на службу. Чудные они. Вроде бы одному Богу молимся, но всё у них не как у людей. И храм — не храм. В нашу церковь войдёшь — душа радуется! Светло, красиво. Сразу жить хочется! А у них в костёле всё наоборот. Тоже красиво. Но по-своему, мрачно. Словно они постоянно думают о смерти.

Слова Хромова насчёт костёла старец мимо ушей не пропустил. В следующее же воскресенье, отстояв молебен в Богоявленском соборе, Фёдор Кузьмич решил заодно посетить и Семиглавую Воскресенскую церковь. Её высокий силуэт в стиле барокко он приметил ещё на подъезде к Томску. И тогда же принял решение: непременно побывать и помолиться в этом храме.

Первые дни на новом месте он сильно хворал. Но ничего, на этот раз Бог миловал: болезнь отступила.

Вооружившись посохом и накинув на себя худой армячишко, новый житель губернского города отправился на разведку.

Тяжело ему дался подъём в гору. Старец остановился, чтобы перевести дух, поднял глаза вверх и только тут заметил, что стоит он прямо перед лестницей, ведущей к воротам костёла.

У католиков служба закончилась, и прихожане стали выходить во двор. Мужчины, пожилые и молодые, вели под руку своих жён и невест, а дети, нарядно одетые, исчерпав всю свою выдержку на мессе, озорно переглядывались и стремились поскорее вырваться на волю.

Лестница была крутая, и мужчинам на спуске приходилось поддерживать дам. Один молодой человек помог своей спутнице, а, увидев за ней спускающегося старика в чёрном плаще и шляпе, хотел поддержать и его, но дед оказался гордым и отодвинул протянутую руку.

Пожилой поляк уже почти прошёл мимо стоящего у обочины старца. Но неожиданно вернулся и спросил Фёдора Кузьмича:

— Вы кто? Прежде я вас никогда здесь не видел.

— Бродяга, не помнящий родства. Фёдором Кузьмичом меня кличут.

— А раньше нам встречаться не доводилось? Голос мне ваш почему-то уж больно знаком. В Польше не бывали: в Кракове или в Варшаве?

— Не помню. Может, и бывал. Я давно живу. Много странствовал.

А поляк всё пристальней всматривался в его лицо, силясь вспомнить, где он мог видеть этого человека. И вдруг его лицо расплылось в улыбке.

— Я вспомнил! — радостно воскликнул человек в чёрной шляпе. — Вы напомнили мне великого князя Константина Павловича! Вы говорите прямо, как он. Так же держитесь. И этот взгляд. Его ни с каким другим не спутаешь. Меня зовут Владислав Синецкий, — представился он. — Я служил адъютантом у великого князя, когда он жил в Варшаве. Мой дом неподалёку отсюда. Пожалуйста, окажите мне честь своим визитом.

Фёдор Кузьмич не возражал, чем очень обрадовал поляка.

Домик у бывшего польского офицера был одноэтажный, зато с ухоженным палисадником перед окнами. И во дворе прибрано на европейский манер. С аккуратностью, но не так, как у немцев. В своей прошлой жизни Фёдор Кузьмич повидал немало подворий. Исколесил, почитай, всю Европу. Ему было с чем сравнивать.

У немцев педантичность в крови. Хозяйство продумано до мелочей, и каждая вещь лежит на своём месте. У русских же — наоборот. А польский порядок — нечто среднее между немецким и русским. И главная проблема Польши всегда заключалась в том, что она стремилась на Запад, оставаясь для французов и немцев дикой страной, но всё же в меньшей степени, чем Россия.

В общем, в хозяйстве Синецкого всё было устроено на европейский лад, но по-польски.

К тому же суровость сибирского климата требовала от представителей любых народов, волею судьбы заброшенных сюда, устраивать свой новый быт не для красоты и не ради проявления национальной самобытности, а чтобы выжить.

Двор у Синецкого был крытый, с настилом из струганных досок. Хозяйственные постройки — хлев, курятник, сарай и небольшая кузница — находились под одной крышей и примыкали к дому.

— Хозяйка у меня третий год как преставилась. Бобылём свой век доживаю. Спасибо детям: помогают. Не бросают старика одного. Дочки забегут, еды принесут. А если требуется сила, сыновья на подмогу приходят. Грех на судьбу жаловаться, — потчуя гостя чаем с оладьями и мёдом, рассказывал хозяин.

— Хороши у тебя оладьи, пан. Даже царь от таких бы не отказался! — нахваливал старец. — Кто готовил — дочь или сноха?

— Дочка, — с улыбкой ответил Синецкий. — Младшая, Иоанна. Я же её в честь супруги великого князя Иоанны Грудзинской назвал. Красивая была женщина, и как любила своего мужа! И он её тоже очень любил. Даже от царского трона ради неё отказался.

— Как интересно! — оживился гость. — А не могли бы вы рассказать мне об этом подробнее. А то все говорят, что я внешне похож на великого князя, а иные, что даже на царя. А я к своему стыду о них мало что знаю. Право же, расскажите.

— И точно! — хлопнул себя по колену хозяин. — Вот на кого вы походите, как две капли воды: на императора Александра Павловича! Как же я сразу, старый пень, не догадался.

— Не переживайте вы так, пан Синецкий. Это только внешнее сходство, не более. Александр Первый давно уже умер, и Константин Павлович — тоже. А вот узнать, какими были эти венценосные особы, мне ужасно интересно. Ведь так мало осталось в живых людей, знавших их лично!

— Отец мой, мелкопоместный краковский дворянин, был ярым сторонником независимой Польши. Когда Наполеон создал Великое герцогство Варшавское и начал готовить поход против России, моя дальнейшая судьба решилась без моей на то воли. Батюшка, снабдив рекомендательным письмом к графу Понятовскому, отправил меня понюхать пороху и послужить Отечеству. Я был зачислен корнетом в конный егерский полк. Мне в ту пору не было ещё и восемнадцати.

Я был одним из немногих в Великой армии, кому посчастливилось уцелеть во время русского похода. В нашем полку из десяти переправившихся через Неман только один вернулся обратно.

Но война для меня ещё не кончилась. Армия царя Александра вступила в Европу. На себе сполна испытал всю силу и мощь русского оружия. Хоть генерал Понятовский и приблизил меня к себе, но в штабе я не отсиживался. Битву народов под Лейпцигом встретил уже в чине капитана. Раненный картечью граф Понятовский погиб на моих глазах, сжимая в кулаке маршальский жезл, накануне врученный ему Наполеоном.

Когда пал Париж, его преемник — генерал Домбровский — отправил делегатов к русскому царю. Мне посчастливилось сопровождать парламентёров. Вот тогда-то я и увидел впервые двух братьев — императора Александра и великого князя Константина.