Курбан Саид - Али и Нино [litres]

– Да пребудет душа ваша в покое. Пусть улыбка не сходит с ваших уст, уважаемый.

Собрание закончилось. Состоятельные мужи вышли на улицу, прощаясь друг с другом кивками и рукопожатиями. Часы пробили половину одиннадцатого. Зал опустел и производил тягостное впечатление. Мне стало одиноко.

– Пойду в казармы, – сообщил я слуге. – Ильяс-бек сегодня дежурит.

Спустившись к морю и пройдя мимо дома Нино, я оказался у казарм. Окна дежурного были освещены ярким светом. Ильяс-бек и Мухаммед Гейдар играли в нарды. Они молча кивнули мне. Наконец партия завершилась. Ильяс-бек швырнул нарды в угол и расстегнул ворот.

– Ну, как прошло собрание? – спросил он. – Асадулла опять грозился уничтожить всех русских?

– Не без этого. Какие новости с фронта?

– С фронта? – скучающе переспросил он. – Немцы заняли всю Польшу, великий князь либо застрянет в снегах, либо захватит Багдад. Турки, возможно, завоюют Египет. Кто знает. Осточертело уже все.

– И ничего не осточертело, – произнес, потирая обстриженный череп, Мухаммед Гейдар. – У нас есть конница и солдаты, и мы знаем, как стрелять из оружия. Что же еще нужно? Я скоро отправлюсь в горы, засяду в окопах и столкнусь лицом к лицу с врагом.

– Почему же тебе не попроситься на фронт, если ты именно этого хочешь? – спросил я.

– Я не смогу стрелять в мусульман, даже если они сунниты, – грустно произнес Мухаммед Гейдар, напрягая лоб, – но и дезертиром мне не быть. Я поклялся в верности. Все должно измениться в нашей стране.

Я смотрел на него, не скрывая своей любви. Этот широкоплечий, сильный, простодушный парень, жаждавший военных подвигов, вызывал у меня симпатию.

– Я хочу и не хочу идти на фронт, – грустно произнес он.

– Что должно случиться в нашей стране? – спросил я его.

Он сдвинул брови и какое-то время молчал. Мухаммед Гейдар не отличался способностью размышлять. Наконец он выдал:

– С нашей страной? Мы должны строить мечети. Орошать землю влагой. Наша земля иссохла. Эти иностранцы не должны твердить, что мы глупы. Даже если и глупы, какое им до этого дело. И потом, думаю, было бы неплохо разжечь большой костер и сжечь все эти нефтяные вышки. Зрелище еще то, и мы вновь обеднели бы. Вместо нефтяных вышек я построил бы красивую мечеть, выложенную голубыми плитами. Мы должны привезти быков и засеять землю пшеницей.

Он умолк, наслаждаясь этими видениями. Ильяс-бек счастливо рассмеялся:

– И потом запретить чтение и письмо, вместо электричества мы станем пользоваться свечами, а самого глупого поставим во главе страны.

Мухаммед Гейдар пропустил эту насмешку мимо ушей.

– Все правильно, – сказал он. – В старые времена глупцов было еще больше. И вместо нефтяных вышек они рыли каналы и грабили приезжих, не позволяя им грабить себя. В те времена людям жилось лучше, чем сейчас.

Мне хотелось обнять и расцеловать этого простака. Он говорил так, как будто сам являлся глыбой этой измученной земли. Вдруг кто-то резко постучал в окно. Я подскочил и открыл дверь. В комнату вбежал Сеид Мустафа. Его эммаме съехал с головы, а по лицу струился пот. Зеленый пояс развязался, а серая накидка была вся в пыли. Он свалился на стул и, еле переводя дыхание, сообщил:

– Нахарарян похитил Нино. Полчаса тому назад. Они сейчас на мардакянской дороге.

Мухаммед Гейдар мигом вскочил с места. Глаза его от ярости сделались маленькими.

– Я седлаю коней, – сказал он и выбежал на улицу.

Кровь прилила к моей голове, в ушах стоял барабанный шум, как будто кто-то невидимой рукой стучал меня палкой по голове. Откуда-то издалека слышался голос Ильяс-бека:

– Успокойся, Али-хан, успокойся. Подожди, пока мы не настигнем их.

Узкое лицо его было очень бледным. Он подпоясал меня ремнем, с которого свисал прямой кавказский кинжал.

– Ну вот, – произнес он и вложил мне в руки револьвер, продолжая утешать меня: – Спокойнее, Али-хан. Держись, пока мы не доберемся до мардакянской дороги.

Я механически засунул оружие в карман. Сеид Мустафа приблизил ко мне рябое лицо и зашевелил толстыми губами, прерывисто выдавая информацию:

– Я вышел из дому, чтобы повидаться с муллой Гаджи Максудом. Он остановился рядом с оперным театром. Мы распрощались в одиннадцать часов, как раз когда закончился этот грешный концерт. Я видел, как Нино садилась в машину с Нахараряном. Но машина не тронулась с места. Они о чем-то говорили, и мне не понравилось выражение лица Нахараряна. Я подкрался поближе, чтобы подслушать разговор. «Нет, – говорила Нино. – Я люблю его». – «Но я люблю вас еще больше, – настаивал Нахарарян, – здесь не останется камня на камне. Я вытащу вас из когтей Азии». – «Нет, – сказала Нино, – отвезите меня домой». Он завел мотор. Я успел запрыгнуть сзади на машину. Машина поехала по направлению к дому Кипиани. Я не мог разобрать, о чем они говорили, но разговор ни на минуту не прекращался. Машина остановилась у дома. Нино плакала. Вдруг Нахарарян обнял и поцеловал ее. «Вы не должны попасть в руки этих дикарей!» – крикнул он и принялся что-то нашептывать. Я услышал лишь конец фразы: «…ко мне домой в Мардакян, мы поженимся в Москве и затем отправимся в Швецию». Я видел, как Нино пыталась оттолкнуть его. Затем опять послышался звук мотора. Я спрыгнул с машины и что есть силы пустился бежать…

Он не закончил фразу, а может, я просто не расслышал конца. В комнату ворвался Мухаммед Гейдар и сообщил:

– Кони готовы.

Мы выбежали на плац. При свете луны кони тихо ржали, перебирая ногами.

– Сюда, – произнес Мухаммед Гейдар.

Взглянув на коня, я остановился как вкопанный. Передо мной стояло гнедое карабахское чудо – конь командира полка Меликова, один из двенадцати гнедых во всем мире. Мухаммед Гейдар был мрачен:

– Комадир с ума сойдет. Только он имеет право садиться на этого скакуна. Он быстр, как ветер. Не жалей его. Ты успеешь поймать их. Я вскочил в седло, слегка коснувшись коня хлыстом. Гнедой взвился на дыбы и одним огромным прыжком вынес меня с плаца. Мы поскакали вдоль моря. Весь кипя от негодования, я хлестал коня что есть мочи. Мимо нас проносились мазанки, из-под конских копыт вылетали искры. Ярость моя закипала все больше и больше. Я натянул повод, конь взвился на дыбы и помчался еще быстрее. Наконец мазанки остались позади. Лунный свет освещал поля и дорогу в Мардакян. Ночной ветерок слегка остудил мой гнев. По обе стороны дороги тянулись бахчи с огромными, как глыбы золота, дынями. Конь мчался во весь опор. Я наклонился и приник к золотой гриве.

Значит, вот как все обернулось! Я вполне четко представил себе картину… Слышал каждое произнесенное ими слово. Вдруг мне стало все понятно: Энвер-паша воевал в Малой Азии. Царский трон находился под угрозой, а в армии великого князя были армянские батальоны. Если фронт будет прорван, османская армия хлынет в Армению, Карабах и Баку. Нахарарян предвидел последствия и поэтому переправил все золотые слитки, тяжелое армянское золото, в Швецию. Вот он, конец братской дружбы между кавказскими народами. Я представлял их обоих в ложе театра: