Софы Сматаев - Песнь моя — боль моя

Весной 1646 года войска Эрдени-Батор-хунтайши и Очирту Цецен-хана в урочище Каратал, на берегу реки Хухун-усун, встретились с шериками Хундулен-тайши. Людские волны в этом сражении накатывались друг на друга, как разлившиеся реки в половодье. Первый бой выиграл хунтайши, Хундулен с позором бежал. Ободренные победой, Эрдени-Батор-хунтайши и Очирту Цецен-хан встретились на обратном пути с Зая-Пандитой, возвращавшимся с Яика. Верховный лама, мечтавший объединить четыре ойротских тумена, сильно разгневался, узнав об этом сражении. Правда, он и виду не подал и снова старался примирить враждующие стороны, но ничего не вышло. Особенно артачился Хундулен-тайши. «Я лишился былого богатства и почета, — сказал он Зая-Пандите, — и мне не нужны твои посулы. Я избрал ошибочный путь, но свою ошибку исправлю сам».

Тургаут-калмыки из Приволжья не вернулись. Сперва скончался Хо-Урлюк, а вскоре покинул бренный мир Эрдени-Батор-хунтайши, и тургауты не смогли уже вернуться в Джунгарию.

После смерти Эрдени-Батор-хунтайши власть перешла к его сыну Сенге. Борьба за ханский престол обострилась еще больше. Мелкие дрязги переросли в крупные столкновения. Правящая верхушка разделилась на две группировки. Даже род чорос, род Батора-хунтайши, раскололся пополам. Борясь за отцовский трон, против Сенге ополчились его восемь братьев.

Два лагеря не хотели прийти к соглашению, азарт борьбы накалял страсти. Заключали тайные договоры, старались заманить противника, не скупясь на посулы. Кичась друг перед другом силой, сородичи мстили, цеплялись за любой повод для ссоры, сводили счеты, вместо того чтобы заботиться о благополучии страны. Черный сумрак взаимных предательств навис над страной ойротов.

Сенге женился на дочери Очирту Цецена. Но этот брак не спас положения, не принес мира. Брат Очирту, Аблай-тайши, стал союзником многочисленных братьев Сенге, что привело четыре тумена ойротов к окончательному расколу.

Наступило лето 1657 года. Все выгорело в печальной пустыне. Бурлившая весной река Эмель теперь высохла и прижалась к груди земли, как больной верблюд, боясь подать голос. Мелея с каждым днем, она блекло отражала желтое в жарком мареве небо.

По обоим берегам Эмеля стояли приведенные в боевую готовность рати. Два лагеря — воины Сенге и его восьми братьев — сидели на низкорослых конях с луками на изготовку и ждали команды ринуться друг на друга.

Затянувшаяся вражда столкнула противников у древней высохшей реки.

На холме, что был на правом берегу, отдельно от других стояли Сенге, Очирту, а на рослом кауром коне сидел единственный сын Очирту юноша Галдама. Выпрямившись в стременах и чуть откинувшись назад, он обратился к хунтайши:

— Аха, в первом поединке хочу выступить я.

Сенге с гордостью смотрел на молодого батыра, уже прославившегося в боевых схватках.

— Будь по-твоему.

Тут с противоположного берега раздался клич:

— На поединок!

Все смолкли, повисла тяжелая тишина. Даже ярость остывает перед лицом смерти. Как не сокрушаться о пролитой крови, когда истребляют друг друга родственники, и все ради места на троне. Не об этом ли думали готовые к противоборству стороны, с нетерпением ожидая выхода своего батыра. Все затаили дыхание.

— Я пошел. — Сказав это, Галдама спрыгнул с коня. Он не взял с собой щит, вытащил из переметной сумы что-то и стал спускаться с крутого берега.

— Возьми щит, сынок!

Голос Очирту Цецен-хана был печален. В нем слышалось последнее благословение, когда хочешь помочь родному человеку и не можешь этого сделать. Очирту опасался за жизнь единственного сына, которого, можно сказать, вымолил у бога. Он незаметно вытер глаза.

Но Галдама даже не обернулся. Стремительный, быстрый в движениях, он спустился с обрыва на высохшее, заросшее колючками дно реки.

Навстречу Галдаме направился юноша, его ровесник. Он тоже шел пешком и без оружия и тоже держал в руке узелок.

Это был Цецен, сын Аблая-тайши. Оба джигита остановились, когда между ними оставалось четыре шага. Потом бросились друг к другу с распростертыми объятиями. Собравшиеся на обоих берегах остолбенели. Никто не ожидал такого исхода. Люди ошеломленно смотрели на своих предводителей.

Двоюродные братья уселись на землю друг против друга и развязали свои узелки. Галдама достал шахматную доску, а Цецен — фигуры, и они приступили к игре.

Очирту Цецен тыльной стороной ладони отер глаза. Теперь он не скрывал своих слез, с отцовской нежностью смотрел на юношей.

Аблай-тайши тоже почувствовал облегчение, по телу разлилось блаженное тепло.

Так юноши нашли выход из критического положения и вынудили враждующие стороны помириться без боя.

Сенге торжествовал. Старшие братья повинились перед ним и возместили нанесенный ущерб. На короткий срок установился мир. Араты-скотоводы вернулись к своим семьям, к своим очагам.

— Презренный внук Алтын-хана! — крикнул Сенге-хунтайши. — Если бы взяла твоя, мне бы не сносить головы. У тебя нутро гиены, а повадки шакальи. Все твои предки отличались спесью. Но и мои прадеды, Лубсан, не были рабами, и их вел славный Чингисхан. Но это не значит, что мы склонимся перед вами. Пробил наш час, теперь характер будем показывать мы — люди, раньше подневольные. Мы всегда были в тени, работали на вас, встречая ваши презрительные взгляды. Мы молчали как рабы, боялись голос подать. Вы затыкали нам рты. Но теперь вы ответите за все. Не скажете добром — вытрясем под пыткой. — Сенге-хунтайши каждое слово произносил отчетливо и резко, словно вбивал гвоздь. Он наклонился с высокого трона и буравил злыми глазами связанного по рукам и ногам Лубсана-тайши. Визгливый голос Сенге звенел как разбитое стекло. — Твой дед Шалай-Убаши запугивал и притеснял нас. Не было дня, чтобы он не измывался над нами. Сегодня ты заплатишь за все! — Сенге вскочил с трона и толстой плетью огрел несколько раз Лубсана по голове. — Это за унижения твоего деда! Это я тебе всыпал за оскорбления твоего отца! А это получай за свои собачьи укусы!

Связанный Лубсан, хоть и был поставлен на колени, все же не мог вынести такого издевательства, зубами он пытался разорвать аркан и ругался последними словами. Покорности в нем не было.

Телохранители Сенге с силой прижали его к полу. Лубсан затих.

— Ах ты, подлюга! Будешь брыкаться?!

Сенге снова сел на трон. Его багровое лицо было мрачно. Когда он смотрел так, набычившись, втянув голову в плечи, людям становилось не по себе, и они невольно начинали заискивать перед ним.

— Принесите плаху!

Не успел хунтайши отдать приказ, как он уже был выполнен. Появилась плаха.

— Развяжите псу его подлые лапы!

Трещал перерезаемый аркан. Его обрывки, извиваясь как змеи, падали на пол. Лубсана подтащили к плахе.