Софы Сматаев - Песнь моя — боль моя

— Отрубите ему правую руку. Ведь он хотел урвать мою долю!

Сверкнул меч. Отскочившая рука упала на ступеньку трона.

— Отнесите собаке! А мясо той собаки пусть отведает этот пес! Ступайте.

После этого во дворце воцарилась тишина. Очирту Цецен, решив, что хунтайши несколько остыл, дал знак. Нукеры тут же привели десять мужчин и трех женщин в кандалах. Среди них были сыновья Лубсана — двадцати, пятнадцати и десяти лет. В отличие от других узников, они не склонили головы, не опустились на колени, смотрели смело и независимо. Сенге, взглянув на них, криво усмехнулся, подумав, что волчье нутро заметно уже в волчонке, и повернулся к остальным:

— Эй вы, воровское отродье! Трусливые шавки! Что вы скисли? Или язык проглотили? Не задать ли вам жару, чтобы горели задницы?

Узники боялись молвить слово, они пали ниц, целуя узорные туфли хунтайши.

«А-а, трясетесь за свою шкуру! Об этом надо было думать раньше. Но так и быть, я не пролью вашей крови». Хитрый хунтайши замолчал, подумал о том, что казнить просто, куда труднее — привлечь на свою сторону бывших врагов. Мало ли их в степи широкой? «Жестокость еще не геройство. Надо заманить в ловушку этих бунтарей, пусть повинятся, и вражда затихнет. Нельзя всегда карать, надо и уметь прощать. Чрезмерная жестокость может стать притчей во языцех. Как известно, пожар тушат водой. Они ведь не простолюдины, за ними стоит влиятельная знать. Пусть им запомнится моя доброта», — подумал Сенге.

— Встаньте с колен! Очирту, угости их как подобает. Не будем поминать старое. Выдели им скот, землю с источником. С этого дня они будут моими стремянными. А этих троих — в темницу, — он показал на сыновей Лубсана.

Мужчин увели. Хунтайши повернулся к трем женщинам — они за все время не проронили ни слова.

— Что вы дрожите? Я не сделаю вам ничего дурного. Подойди сюда, — кивнул он молоденькой девушке с глазами, похожими на спелые вишни.

Самор, младшая сестра Лубсана, робея, подошла к трону. Она часто мигала, словно испуганный олененок.

— А сколько тебе лет? — спросил хунтайши.

— Шестнадцать… — Голос девушки журчал как серебряный ручеек. С каждой минутой она нравилась Сенге все больше.

— Что ты скажешь, если я дам тебе солнце?

— Я могу обжечься.

— Это зависит от тебя самой.

— Никогда не держала в руках солнце.

— Научишься.

— А если нет?

— Тогда получишь темную ночь.

— Я об этом молила.

— А ты с характером! Смотри, накликаешь беду.

— Я и так в трауре. Куда уж хуже!

— Ты наденешь платок невесты.

— Только по чужой воле, обливаясь слезами, я могу его надеть.

— Увидишь, еще засмеешься от радости. Отведите ее в новую юрту, — повелел Сенге. — Она станет Самор-хатун. — Ухмыляясь, хунтайши оглядел ее точеную фигуру и долго еще смотрел вслед девушке. Потом приказал: — Приведите бая Ереняка.

В залу вошел мужественного вида человек лет тридцати пяти в белой войлочной шляпе с загнутыми полями, в просторном кафтане из полосатого шелка. Он сложил руки на груди и низко поклонился, заискивающе глядя на хунтайши, как пес, ожидающий подачки.

Хунтайши оценивающе рассматривал Ереняка. Чувствуя на себе его испытующий взгляд, киргизский бай взмок от волнения.

— Ереняк, я знаю, ты предан мне. Ты уже стал здесь своим, забирай этих двух женщин. Это любимые жены Лубсана-тайши, который еще вчера грозился поработить твою семью. Решай сам, хочешь — бери их в жены, хочешь — возьми как рабынь. Забери и Лубсана, может, он сгодится на что-нибудь. Ступай.

Приближенные Сенге разошлись. В одиночестве он сидел на троне. Ох как трудно досталась ему эта победа! Живого места на нем нет. Но недобитый зверь кусается еще яростнее. Ясно, старшие братья не упустят случая навредить ему. Они ждут своего часа, когда смогут, как дракону, отрубить по очереди все его щупальца. Это доказал последний поход, все было подстроено ими.

Десять дней назад Сенге-хунтайши получил тревожное письмо от своего брата Цзотьба-Батора:

«Ставлю тебя в известность, что Лубсан-тайши послал на Енисей войско с тем, чтобы подчинить твоих киргизов. Вот как он обнаглел после смерти нашего великого отца! Где это слыхано, чтобы нищее отродье Алтын-хана, купавшееся в помоях, пило прозрачную енисейскую воду? Если ты осторожничаешь и не можешь поставить его на место, так и скажи. Тогда и мы будем сидеть сложа руки и смотреть, как у нас вытаскивают кусок изо рта. Будем знать, как ты себя ценишь. Если же мы правы, смой кровью пятно на чести нашего отца, которую эти негодяи хотят извалять в дерьме».

Но все это оказалось пустыми словами. Удачно завершив поход, Сенге убедился, что старшие братья не очень-то пекутся о чести умершего отца. Их притворная покорность еще больше насторожила решительного хана.

Поразмыслив так в одиночестве, Сенге позвал слугу и велел подать кушанья. Его излюбленным блюдом был свежий мозг, зажаренный с кровью. После еды он направился к белеющей в бархатной безлунной ночи юрте своей новой жены, юной Самор-хатун.

Выехав после полудня, Куат со своими джигитами заночевал неподалеку от аула Казыбека.

Уставшие джигиты крепко спали. Беззвездная ночь накрыла их как темное одеяло. Костер погас, вокруг не было ничего видно на длину курука. Воцарилась полная тишина, лишь верблюды лениво пожевывали жвачку. Даже сторожа уснули. Если бы на них задумали напасть, враг мог бы беспрепятственно перерезать всех до одного. Люди беспечно спали.

Тынышбай проснулся от громкого храпа товарищей и, не будучи в силах заснуть, долго ворочался с боку на бок. Полежав еще немного рядом с крепко спавшим Куатом, Тынышбай накинул кафтан и вышел на свежий воздух.

Тишина каменной стеной стояла вокруг. Тихо журчал родник. Ночь была теплая.

Тынышбай уходил все дальше. Наконец он присел на валун.

Тишина была кажущейся. Временами слышались какие-то неясные шорохи, где-то вдали протопотало стадо диких кабанов.

«Ауп! Ауп!» — ухала выпь.

Снова раздался шорох. Что это — ветер шелестит в траве?

Тынышбай погрузился в свои мысли. Перед его взором возникла юная Гульдараим-бике — нежные щеки, покрытые легким загаром, искрящиеся черные глаза, полукружья бровей, пухлые губы, напоминающие бутон цветка. Истинная красавица! Гульдараим была в вышитом платье, туго обхватывающем грудь, длинная безрукавка подчеркивала ее тонкую талию, шею украшало золотое ожерелье. Диадема с драгоценным камнем сияла на лбу молодой жены Бекбулата, сына Казыбека. Ее голову венчал изумительный саукеле {48} 48 Саукеле — свадебный головной убор невесты, вышитый шелком, украшенный драгоценностями. с шелковой накидкой. Гульдараим была заворожена его игрой на домбре; Тынышбай заметил, с каким упоением она его слушала.