Софы Сматаев - Песнь моя — боль моя

— Тамыр, дос! Дос, тамыр Суртай!

— Вот это другое дело. Фадес, дорогой, теперь мое сердце принадлежит тебе. А то бы только и услышал цокот моего коня. Ты сам все разрешил. Молодец! Больше я не обижаюсь. Славный у тебя род, Фадес. — Суртай стиснул его в своих богатырских объятиях.

Через три дня, приторочив к седлам мешки с семенами пшеницы, Суртай и его джигиты вернулись в свой аул. Они были рады новым соседям.

Суртай тут же собрал аксакалов аула.

— Хочу я вам сказать, без толку мы тратили время. Хватит сидеть сложа руки. Дорогие сородичи, я увидел, как живут русские, узнал немало интересного. У них многому можно научиться. Любо-дорого смотреть, как работают мужики. Труд, упорный труд — вот что у них на первом месте. Надо крепко подружиться с русскими. Худому они нас не научат. А сколько в них тепла! Что зря говорить — вот семена пшеницы. Даром отдали! Кто к нам с добром, за тех и мы, по нашему обычаю, будем горой стоять. Сами видите, лучших соседей не пожелаешь, а соседям полагается хорошее угощение — ерулик {49} 49 Ерулик — приглашение к дастархану (трапезе) новых соседей. . Так пусть наш ерулик на этот раз будет другой: я выделил одного коня… А что вы предлагаете? — Суртай окинул взором собравшихся.

— Суртай, дорогой, смотрю я на тебя и удивляюсь. Вечно ты мудришь. Разве наши деды копались в земле, как сурки? Слава богу, пока скота хватает. А раз есть молоко, мы не будем знать голода. Вот съездил ты к русским и запел по-другому. Но все ли ты обдумал? Говоришь — надо пахать, сеять хлеб. Паши, сей! А получится ли у нас? — Бакен прищурил свои глаза, ожидая ответа.

— Эй, Баке! Зачем языком молоть зря? Раньше не сеяли, а теперь будем сеять. Все когда-то делается впервые. И что в крестьянской работе зазорного? Неужто мы пожалеем, если научимся выращивать хлеб? Разве у кого-то румяные баурсаки и горячие лепешки в горле застревали? Если чего не знаем, добрые соседи научат, посоветуют. Зачем вы встреваете между нами? Неверие и невежество до хорошего не доводят. — Суртай пристально смотрел на Бакена. Тот не выдержал его взгляда, отвернулся.

— Ну кто встревает? Помилуй, Суртай. Паши, сей — дело твое. Я тебе мешать не стану. Хоть весь Акшагыл засей. А насчет ерулика я не согласен, говорю прямо. Скот у меня не лишний. Да я даже хромого жеребенка из своего единственного косяка не отдам. Сколько забот я потратил на своих лошадок! По ночам не спал, помогал кобыле разродиться, каждого жеребенка сам принимал. Мне и стригунок дорог. — Старик ерзал на месте, теребя в руках треух. Потом поднялся, но у порога юрты остановился. — Нет, Суртай, я тебе тут не помощник.

Но остальные аксакалы поддержали Суртая.

На следующий день батыр и его джигиты пригнали в деревню десять коней.

Еще два дня гостил он у Махова, узнавал у него секреты хлебопашества.

Старшина деревни, рыжебородый Дементий Астахов, встречал нового переселенца.

— Калиныч, ты настоящий пахарь, по рукам твоим вижу. Покажи свою силу, как Илья Муромец.

— Спасибо, Дементий, на добром слове. Сам знаешь, нужда нас привела сюда. Ох как скрутила лихоимка! А здесь земли много, на это и надеемся. Вот и казахи нам в подмогу. Теперь — за работу. — Калиныч вытащил из кармана кисет, чтобы сделать самокрутку.

Когда Расих перевел ему слова Калиныча, Суртай подумал: «Вот это люди! С ними надо крепко подружиться».

Вечером он пришел в землянку Федосия.

Махов зашелся кашлем.

«Простыл где-то бедняга!» — Суртай сочувственно смотрел на своего молодого друга.

Минувшая зима была для Махова трудной. А сколько унижений перенес он за свой короткий век! Три года назад восемнадцатилетний Федосий жил в посаде под Воронежем. Там он вдоволь хлебнул лиха. Сперва его забрали в рекруты. Юноше хотелось на войну — в то время как раз шли ожесточенные бои между русскими и шведами. Поэтому он не очень горевал, что его призвали, хотя жаль ему было расставаться с матерью и со своей зазнобой Маринушкой. Но на войну он не попал, барин оставил хорошего работника за собой.

Радости матери не было предела. Счастлива была и Маринушка, теплыми летними вечерами она встречалась со своим милым в укромной балке. Но вскоре Федосий лишился Маринушки: решил с ней позабавиться помещик и взял к себе в усадьбу. Что мог поделать Федосий? Тягостно было ему оставаться в родимых местах. Он прослышал о восстании Кондратия Булавина, вспыхнувшем осенью 1707 года, и вместе с другими посадскими людьми бежал к нему на Дон. С отрядом вольного донского казака Булавина, разбившего войско князя Долгорукого, Махов брал Черкасск. А когда Булавин направился к Царицыну, а потом — к Воронежу, не выдержал Федосий, поехал навестить мать. От нее он узнал горестную весть: его Маринушки не стало, она умерла от тифа. Федосий вместе с матерью вернулся в отряд Булавина. Вскоре отряды атамана были разгромлены Василием Долгоруким. Махов попал в плен и вместе с тысячами бунтарей был выслан сюда, в Сибирь. Им разрешили поселиться на берегу Тобола.

До этого Федосий и другие не только в глаза не видели, но и не слыхивали о казахах. Но, повстречавшись с ними, стали добрыми соседями.

Махов смотрит на своего гостя. Тот сидит, сложив по-восточному ноги, и с удовольствием пьет горячий чай. Тетя Матрена, мать Федосия, улыбается ему, потом поворачивается к Расиху:

— Спроси-ка батыра, есть ли у казахов помещики?

Суртай нахмурился. При тусклом свете свечи было видно, как недобро сверкнули его глаза.

— Вот ведь вопрос вы задали, апа {50} 50 Апа — мама; уважительное обращение к старшей женщине. . Или вы думаете, что все казахи как ваш Суртай? Куда там! Даже в табуне у жеребца, что посильней до поклыкастей, кобылиц больше. А у людей и подавно. Кто покогтистее, тот и богаче. И у нас есть баи. Их предостаточно. К примеру, наш Тлеу. Одних лошадей у него около двух тысяч. А все мало — еще иметь хочет. Чем богаче, тем жаднее становится. Пастухам, простым людям, от него житья нет. Да что говорить! Ему его гончий кобель дороже всех батраков, вместе взятых. Много ли бедняку надо — кумыса чашку да конский мосол, вот бедняцкая доля! — Суртай вздохнул, его красивое смуглое лицо стало печальным, — верно, он подумал о своих безвестных родичах.

Тетя Матрена и Махов сочувственно кивнули. Потом Федосий повернулся к Расиху:

— Недаром говорится: от бедности червем поползешь, от нищеты зайцем затрусишь. Мы тоже особо не молили небо, надеялись на землю. А сколько слез пролили! Просили помощи у сильных мира сего, но перепадали нам только крохи. Так уж ведется — у одних много земли, у других вдоволь слез. А слезы — сколько их ни лей, ничего не получишь. Солнце для нас всегда было закрыто тучами. Теперь нам понятно: у казахского бедняка и у русского крестьянина одна доля — беспросветная нужда. Одно нам остается — победить ее сообща, вместе бороться за счастливую жизнь. Верно, Суртай?