Софы Сматаев - Песнь моя — боль моя

Когда Расих перевел крик души Федосия, Суртай задумайся.

— Очень ты хорошо сказал. Высказал свою обиду. Ты видел много горя. Нищета не разбирает — русский ты или казах, достается и тем, и другим. Выходит, ваши баи пострашнее наших. Какой ты искренний, мой дорогой Фадес! Наверное, все русские такие. Понял я тебя, как брат понял. Я думаю, мы подружимся с русскими, с такими простыми мужиками, как ты. В вас мы будем искать опору, действовать заодно. Пожалуй, у вас будут искать справедливости наши потомки. У вас будут учиться уму-разуму.

Тетя Матрена уважительно кивала и с удовольствием потчевала гостя. «Какое у него чуткое, благородное сердце. Вот бы такого дядю Федосию!» — думала она.

Первым поднялся Махов.

— Ну, пора спать. Если кончится дождь, с рассветом выйдем в поле.

Федосий и вправду простудился. Он кашлял, ворочался с боку на бок.

Переселенцы долго ехали на восток, пока не добрались до берегов разлившегося Тобола.

Пойма Тобола была нетронутой целиной, исконным летним пастбищем казахов, передаваемым из поколения в поколение. Мужики нюхали и растирали на ладонях землю.

Обосновавшись, они резали дерн для землянок; кто мог, рубил дерево, ставил пятистенок. За короткое время берег Тобола преобразился.

Разные встречаются люди. Из переселенцев Федосию больше всего не по душе был Феминий. Не скрывая своей алчности, он всегда старался урвать у других, его сторонились.

Семья у него была небольшая: жена и дочь. Но, в отличие от других, он выклянчил два надела. Старшине было не жалко пустующего божьего простора, но стал он укорять Феминия: «Как думаешь обрабатывать? У тебя ведь тягловой силы нет. Загонишь жену и дочь».

Дочь Феминия пропадала в поле. До глаз повязавшись платочком, подставив солнцу белые икры, с рассвета дотемна водила она за повод коня, запряженного в соху.

Федосий разволновался, впервые увидав Груню.

«Неужели люди бывают так похожи? Как Груня напоминает Маринушку! Точь-в-точь она: русые косы, большие голубые глаза, белозубая улыбка — все, как у нее». Когда Груня улыбалась своими алыми губами, слегка наклонив голову, свет ее глаз обжигал сердце Федосия, как в те времена, когда была жива Маринушка. «Что за чудо, — дивился Махов, — неужели моя Маринушка возродилась в облике Груни, чтобы спасти меня от одиночества? Когда я смотрю на нее, я наяву вижу Маринушку, ушедшую так рано. Наверное, я влюбился в эту девушку, влюбился в Груню».

У Федосия был единственный мерин, серый, куцый мерин, его верный друг. Когда Махов сражался в отряде атамана Булавина, этот мерин спас ему жизнь. Федосий не любил о том рассказывать. А дело было так. Первой на штурм Царицина рванулась кавалерия, Махов был в кавалерии. Неожиданно его серый оступился. Федосий вылетел из седла. Пока он догонял своих, большинство повстанцев было перебито войском Долгорукого…

Чтобы напоить коня и дать ему попастись, Федосий перед закатом поехал на своем Сером к берегу Тобола. В камышах кто-то проложил свежую тропинку. Спустившись к воде, Махов снял с мерина уздечку, чтобы тот искупался. В камышах послышался шорох. Федосий обернулся.

— Кто здесь?

Ему навстречу вышла Груша.

— Это я.

— Что ты прячешься?

— Я не прячусь. Ведро обронила, еле нашла.

— Груня, приходи сюда, как стемнеет.

Девушка смутилась, щеки ее покраснели.

— Приходи, Груняша! Я буду ждать вон в той балке. — Федосий умоляюще посмотрел на нее.

Груня улыбнулась, молча кивнула. Федосий смотрел ей вслед, солнечные зайчики играли на ее белых пятках.

Землянка Федосия была на окраине деревни. С вечера зарядил дождь. Кашель замучил Федосия. Его мать места себе не находила, встревожился и Суртай. Тетя Матрена не отходила от сына, потчевала его горячим чаем. Федосия сильно знобило. Он бредил, но к утру ему полегчало. Он только было задремал, как вдруг его разбудил истошный крик, плач матери.

— О люди добрые! Что нам теперь делать? Обокрали! Ограбили! — Тетя Матрена с распущенными седыми волосами, стоя на коленях, молилась у иконы. — Скажи, в чем мы грешны, пресвятая богородица? Что мы будем делать в этой голой степи — пойдем по миру? Что нам делать… Лечь и умереть… Нет у нас коня… Нет Серого…

Долго причитала тетя Матрена.

Федосий и Суртай вышли из землянки. Небо прояснилось, ласково светило весеннее солнце. Над свежевспаханной черной землей курился пар. Вода в Тоболе после дождя была желтовато-мутной. Взбудораженная деревня шумела шквалом голосов. По узкой улочке сновали всполошенные женщины. Почувствовав беспокойство взрослых, заплаканные, испуганные ребятишки спрятались под подолы матерей.

Федосий увидел старосту Дементия Астахова и направился к нему.

— Сами понимаете, мужики, — угрюмо говорил рыжебородый Дементий, — без тягла, без лошадей нет нам жизни. Положим зубы на полку и умрем голодной смертью, так, что ли? Вы-то что думаете?

Крестьяне зашумели:

— Нужно изловить воров.

— Поймать басурманов, и все. Надо показать им!

— Найдешь ветра в степи!

— А что же — сидеть сложа руки?

— Вот это беда! Самое время сеять…

Мужики перебивали друг друга, но что они могли надумать — положение было безвыходное. Вдруг все смолкли от громкого крика.

Подняв обе руки, сверкая глазами, перед ними стоял Суртай.

— Расих, скажи мужикам, пусть успокоятся. Я знаю и тех, кто украл, и того, кто велел украсть. Это проделки негодяя Тлеу. Я перед ним в долгу не останусь. На этот раз он заплатит за все. Из глотки у него вырву! Зуб за зуб, око за око. Он все отдаст сполна. Мужикам верну коней… и свою совесть успокою. Какой позор! Из-за него я сгораю от стыда. Ну что ж, Суртай и пеший может постоять за себя. Эй вы, джигиты мои, что стоите? За мной!

Махов и несколько мужиков присоединились к ним.

— Фадес, друг, зря вы идете. С нашими ворами мы сами разберемся. И то правда, эти табунщики еще не знают вас. Что им прикажут, то они и делают. Поперек Тлеу не пойдешь. Баи презирают простой народ. А вы бы подождали чуток: вчерашние воры придут к вам с открытым сердцем. Иначе и не может быть. Станут они сеять хлеб, как вы, тогда им Тлеу не указ. Ах, черт, забыл, что ты не понимаешь по-нашему. Ну ничего, Фадес, выучусь говорить по-русски. А то без башкира никуда: «Расих, переведи, Расих, объясни!» Нет, так дальше не пойдет. Фадес, тамыр! — Он похлопал Махова по плечу и вытащил чакчу из-за голенища. Протянул ее Махову, но тот отказался. — Ладно, может, и не стоит. Только бы случай нам помог. Не думаю, что богу угодно ваше несчастье. Зря вы пошли с нами. Я бы сам расквитался с Тлеу. Ну да ладно, будь что будет.

…До Акшагыла они добрались уже на закате, сели отдохнуть и подкрепиться. Федосий прилег в стороне, накрывшись армяком. Рядом с ним лежало его старое ружье. Незаметно для себя Махов задремал; его разбудил Суртай, багряные блики заката светились в его зрачках.