Софы Сматаев - Песнь моя — боль моя

Ветхий шатер со всех сторон продувает ветром. Привыкнув сквозь дыры в кошме считать звезды, Галдан и сегодня провел ночь без сна, вздремнул лишь на рассвете. Бледный утренний луч коснулся его век. Перевернувшись на правый бок, Галдан застонал: ломило кости. По небу плыли клочки туч, похожие на его смутные мысли. Так он пролежал долго, уткнувшись в соболью шубу, напоминавшую о былой роскоши. Опять ночь без сна!

Сколько ни ворочайся, а не прогонишь гнетущее одиночество, тоску, рвущую сердце на части. «Цебден-Бальжир, где ты?» — вспомнил он любимого сына. Если бы Галдан не разлучился с ним, сын сейчас сидел бы у его изголовья, и ему не было бы так тяжело. Уже два месяца он одинок.

Протянув руку, Галдан снял висевший над головой башлык — единственную память о Цебден-Бальжире. Поднес башлык к воспаленным, в редких ресницах глазам и долго-долго смотрел на него. Странное умиление, казалось, смягчило его огрубевшее сердце. Но это продолжалось одно мгновение. Галдан почувствовал, как по щекам бегут слезы. Уткнувшись в подушку, он беззвучно и безутешно рыдал.

Подле шатра послышались чьи-то шаги. Галдан с силой провел башлыком по лицу, чтоб не осталось и следов слез. Теперь в его острых, красных глазах, устремленных на дверь, светилась одна жестокость.

В шатер вошли сразу пятеро, среди них были его соратники Даньдзила и Илагугсун-кутухта. Галдан даже не приподнялся, не ответил на поклоны. Он лежал на спине, уставившись в ветхий купол шатра.

Его соратники уселись вокруг ложа хунтайши.

Илагугсун кашлянул. Галдан резко повернулся к нему. Жестокость на его лице сменилась выражением мольбы. Видя это, кутухта смутился.

— Говори же!

— Приехал гонец от Сюань Е.

— Что он сказал? — Галдан рухнул на подушки, чувствуя недоброе.

— Наши люди, посланные в Кукунор и Лхасу, схвачены… Бошохтуу-хан, гонец привез тебе письмо от императора.

— Читай.

— «Галдан-Бошохтуу! Наши отношения нельзя восстановить без кровопролития. Чтобы прийти к соглашению, надо встретиться. Без этого не воцарится мир. Если ты не поедешь в нашу ставку, мы приедем к тебе. Нас не остановит дальняя дорога, и даже если нашей пищей станет снег, мы осуществим задуманное.

Соратники молча наблюдали за Галданом. Они не ждали ничего хорошего. Слабая надежда, подобно малиновому звону колокольчика, растаяла, унеслась.

Галдан отчетливо понимал, в какое безвыходное положение он попал. Матерый волк, загнанный легавыми, когда некуда бежать, негде укрыться, садится на задние лапы и оглашает степь протяжным воем. У Галдана не осталось времени и на это. Горькая правда хлестнула его плетью, он окинул взором сидевших.

— Если мой сын Цебден-Бальжир жив, он выручит нас…

Илагугсун заерзал и потупил глаза. Галдан понял, что кутухта что-то скрывает; он схватил его за воротник:

— Что ты знаешь о нем? Говори!

— Ну, если ты велишь… тогда скажу… — Кутухта высвободился из рук Галдана. — Твой сын попал в плен.

Галдан побледнел, он судорожно хватал ртом воздух. Хан ждал чего угодно, но не такой страшной вести. Оказывается, его сын попал в лапы Сюань Е, этот узел не разрубить. Его былая слава окончательно померкла, она перечеркнута жалкой безысходностью сегодняшнего дня, этой нескончаемой пыткой, открытой раной, от которой он погибает. Уже не таясь, Галдан вытащил из-под подушки башлык и прижал его к лицу.

Рухнула последняя надежда, больше ждать нечего. Мосты сожжены. От огромного войска осталась кучка людей. Рассчитывать на Далай-ламу? Но коварный Сюань Е опутал его по рукам и ногам. Бесполезно умолять монгольских тайшей. Стало быть, все кончено.

Не находя себе места, Галдан снова уставился на кутухту. «Не запирайся, выкладывай все до конца!» — говорили его гневные глаза.

Илагугсуну было о чем сказать — беды надвигались со всех сторон, но он жалел хана, ему не хотелось утяжелять его ношу. А Даньдзила не вытерпел, он думал о воинах, умиравших от голода и стужи. К тому же на днях к Цэван-Рабдану перебежал и другой соратник Галдана — Даньдзин-Гомбо. Даньдзила считал, что он не вправе молчать. В гнетущей тишине взвился его тонкий голос:

— О святой хан! Что нам делать? Неужто будем ждать, пока мороз и голод добьют нас, или предпримем что-нибудь? Ведь ты сам убеждал нас, что выполняешь справедливую волю Дзон-Каба. Где же твоя справедливость? Ты попрал законы. Чего добились семь хошунов Халхи и четыре тумена ойротов? Нам достались одни страдания. Морем разлились народные слезы. Что сталось с нашей богатой землей? Твоя страна разграблена, погублена. Где твой престол, где преданный тебе народ? Все потеряно. Слишком долго мы молчали, не прекословили тебе. Но отчаянье отверзло нам уста. Что нам делать — ответь…

Галдан зло посмотрел на него. Он скрипел зубами, на шее заиграли желваки. Но он не проронил ни слова.

Когда они ушли, Галдан долго ворочался с боку на бок. Безысходная горечь окончательно раздавила его. В грядущем не было для него утешения. Не оставалось даже проблеска надежды, в какое плачевное состояние впал он, великий Бошохтуу-хан, от одного взгляда которого дрожали страны и народы. Минуло все, развеялось в прах. Больше всего его сокрушала собственная беспомощность, бездеятельность. Ведь именно решительность, невиданная энергия даровали ему имя Святого хана. А теперь он задыхался, словно его зарыли заживо и земля давила на грудь. Истаявшая сила сочилась из него по капле, гасла молча и безвозвратно. Да, он стал живым мертвецом и отчетливо понимал это.

Галдан снова прижал к лицу башлык сына, жадно вдыхая знакомый запах, который уносил его далеко, в родные степи; по исхудавшим щекам хана снова побежали слезы. Набрякшие веки сомкнулись… Непроглядный сумрак прорезал ласковый луч зари; он увидел мать, провожавшую его, она омыла молоком кобылицы стремена и долго махала ему рукой… Он услышал ее колыбельную, тихую, протяжную мелодию хура. По телу пробежало блаженное тепло, напев струн развеял тоску, принес облегчение сердцу. О сладостный хур, тебе можно открыть исстрадавшуюся душу, излить печаль, и ты все поймешь, останешься верным, когда друзья уже отвернулись и сам не в силах противиться ударам судьбы. Но это обманчивое утешение: отзываясь на твое горе, плача и скорбя вместе с тобой, волшебный хур отбирает у тебя остатки мужества и манит к последнему упокоению, все к той же бездне… О нескончаемая песня! Колыбельная матери незаметно переходит в плач по усопшему, в погребальные стенания, страшные, беспредельные…

Галдан открыл глаза. Солнечные зайчики плясали на дырявом куполе шатра — чем больше тот ветшал, тем радостнее плясали солнечные лучи. Бурхан уже не стоял на предназначенном ему месте; с ужасом Галдан ощутил, что и Будда изгнан из его сердца. Он был отрешен от всего, словно неукротимая река выбросила его, как щепку, и покатилась дальше. Устремила вперед свои воды, оставив его на пустынном берегу свидетелем собственной гибели.