Софы Сматаев - Песнь моя — боль моя

— Аксакал, вы много повидали на веку, не обессудьте, если я вас кое о чем спрошу.

— Спрашивай, Жоламан, спрашивай, дорогой! Я люблю, когда меня спрашивают. — Довольный Тасыбек повернулся к нему.

— Зачем табиб велел поставить юрту? Или за этим что-то кроется?

— Ой, Жоламан, ой, мальчик мой! Да испокон веков наш народ только и спасался целебными травами и кореньями. Ей-ей! А как иначе остановить кровотечение, успокоить ноющие суставы? Родная земля сама исцеляет наши раны, дает все нужное для этого. Наши предки знали спасительные корни и, собирая их, шептали заклинания. Верно тебе говорю. А таких трав и корней великое множество. Вот емшан, например, лечит многие болезни. Однажды, когда у твоего деда прилила кровь к голове, я сам приготовил ему снадобье из листьев раваша. Жомарт-батыр выпил настой, и ему полегчало. Я знаю тайны многих трав. А «корень жизни», о котором говорил табиб, — лучшее средство от боли в суставах. Этот корень дает красные ягоды и сам похож на растопыренные пальцы. У каждой болезни есть свой хозяин. Так-то, сынок. А «корень жизни» выкопать труднее трудного. Как только приметишь его, надо сразу поставить над ним юрту и укрыть. Нечистых духов меньше всего бывает на рассвете. Если этот корень выкопать с первыми лучили солнца, нет такой хвори, чтобы не отступила перед ним. Ты всегда спрашивай, о чем не знаешь, Жоламан.

— Я рад побеседовать с вами, Тасеке. Наш дед-батыр не очень-то подпускает к себе молодежь. А вы много повидали, наслышаны о многом. Я вот слыхивал о джунгарском Галдан-хане. Говорят, что его племянник Цэван-Рабдан прогнал хана и сам стал хунтайши. Еще говорят — он часто нападает на казахов. Почему?

Тасыбек попридержал коня, достал чакчу и кинул под язык горстку насыбая.

— Э, сынок, то — долгий разговор. Зачем тебе все это знать? Но если хочешь, я скажу. Пусть ворчит моя старуха, сурпа перекипит немного, ничего… Давным-давно я однажды сам видел Цэван-Рабдана. Глаза у него завидущие, а руки загребущие. Вот что я скажу, сынок… А вообще-то в двух словах об этом не расскажешь…

Грузный, внушительный, Цэван-Рабдан сидел неподвижно на троне, напоминая вбитый кол. Его глаза, как две стрелы, нацелились из-под кустистых бровей.

В зале находились еще несколько человек, они молча склонили головы; не смея смотреть в лицо рассерженного хана, смиренно ждали, когда грозный повелитель заговорит сам.

В приемную вплыла величественная Ану-хатун. С тех пор как сын получил отцовский престол, к ней вернулись былое высокомерие и плавная лебединая походка.

— Сынок, — склонилась она перед ним, — на твою долю выпадет еще немало тягот. Если ты возьмешь в советчики разум, все пойдет хорошо и ты не разбудишь гнев народный. Я не стану отговаривать тебя совершить задуманное, только знай — никого у тебя на свете нет ближе меня. Облегчи душу, не таись перед матерью… — Она снова поклонилась.

Цэван-Рабдан пристально посмотрел на мать. И в молодые годы дородная, она теперь стала дебелой, но не утратила былой красоты и нежной гладкой кожи. Недаром она была любимой женой Сенге. Хан вздохнул. Ему захотелось, как в детстве, прижаться к ее теплой груди. Лицо, его смягчилось, на сердце полегчало.

— Говори, мать. Я слушаю.

— Коли ты просишь моего совета, так выполни требование Сюань Е, отправь к нему дочь Галдана-Бошохтуу — Жанцихай. Не играй с огнем, ты знаешь его железную хватку. Если ты выкажешь ему послушание и почтительность, и богдыхан будет считаться с тобой, не сделает тебе ничего худого. А когда окрепнешь, соберешься с силами, тогда и потягаешься с ним как равный с равным. Пока же тебе хватает дел здесь: расправься с мятежниками, укрепи государство. Не давай воли своей ярости, не то враги сокрушат тебя. Не медли, иди походом на Тауке, всыпь ему как следует, верни свою невесту, посланную Аюкой из Калмыкии. А земли, отошедшие к маньчжурам, пока не трогай. Не про тебя они. Вот что я хотела сказать.

Цэван-Рабдан внимательно выслушал мать. Оказывается, находясь с ней бок о бок, он не знал всех ее достоинств. Она всегда жила его интересами, была предана ему и, смотри ты, какие дельные дает советы… Да она стоит всех его тайшей! Верно говорит мать: увязнет коготь, отрубят руку… Хан с искренним восхищением смотрел на мать. Сюань Е настаивал, чтобы ему выдали останки Галдана. Хуанди хотел поставить урну с его прахом в Пекине, на городских воротах, и не собирался отступиться от своего требования. Но Цэван-Рабдан думал, как он будет выглядеть в глазах людей; ему не хотелось быть таким податливым, и он отнекивался, говоря: «Не могу отдать на поругание останки дяди». Однако он уже начал понимать опасность своего отказа, безвыходность положения, в которое тем самым попадал. Ведь пока он не наладит порядок в стране, все его ухищрения будут похожи на заигрывания зайца со львом. Рано ему дразнить хуанди — еще не перебиты соратники Галдана, засевшие в Кукуноре. Мать права — надо бросить кость Сюань Е, не за горами тот день, когда он расквитается с императором. А пока надо жить в мире с Китаем, и он правильно поступит, отправив к хуанди дочь Галдана-Бошохтуу — Жанцихай. Таков уж девичий удел — уезжать на чужбину. Ничего, она покорится судьбе — денек поплачет, а потом привыкнет. Стоит ли ему беспокоиться о какой-то пигалице? Как водится, сперва она зальется слезами, а стоит муженьку обнять ее покрепче, тут же и забудет все печали… Нельзя ему бряцать оружием, прежде надо укрепить страну. А с походом он пойдет на запад, в Казахию. Разобьет Тауке, проучит наглеца — нечего было ему отбирать его невесту, посланную ханом Аюкой.

Раскачиваясь на троне, Цэван-Рабдан обратился к матери:

— Пусть будет по-вашему. Урну с прахом Галдана и обещанную ему Жанцихай отправьте сами. Вместе с ней пошлите девять молодцов у девять девушек.

Один из присутствующих недовольно буркнул:

— Зачем невольнице нужны рабыни?

— Хватит трясти языком! — властно прервала его Ану-хатун. — Разве не нужда заставляет нас отправить Жанцихай? Мы любили ее, как родную дочь…

— Она рождена нашим врагом. Только это я хотел сказать.

— Ну и пусть она дочь Галдана. Бедняжка выросла на моих руках.

На этом споры прекратились, и придворные разошлись.

Выступив в 1698 году походом против казахов, Цэван-Рабдан следующие пятнадцать лет не воевал ни с кем. Он налаживал отношения с соседями и порядок в собственной стране. По его приказу стало развиваться хлебопашество, росли ремесла. Ежегодно триста женщин от каждого улуса в течение трех месяцев делали подшлемники, плели кольчуги. Так Цэван-Рабдан готовился к большой войне. Следуя примеру своего прадеда Хара-Хулы, деда Батора и отца Сенге, он крепил связи с калмыками на Волге, с хошоутами в Кукуноре… В 1701 году его красавица дочь Дармабала стала одной из многих жен хана Аюки.