Софы Сматаев - Песнь моя — боль моя

— Тасыбек, отдай своего коня мне. На верблюдов посадим женщин и детей, — кто знает, может, успеют перевалить за гору.

Тут же батыр лихо вскочил на усталого гнедого — у того, казалось, кости хрустнули под мощным телом старика. Жомарт скинул чапан, распахнутый ворот рубашки обнажил его смуглую грудь. Жаунбай принес отцу его колчан и лук.

Тем временем густая стена пыли взметнулась до небес и перевалила через холм, она надвигалась как черный смерч. Все потонуло в мутной пелене, ничего не было слышно от лютого грохота бесчисленных копыт. Да, так не налетают конокрады, с гиканьем умыкающие чужое добро, — то мчался беспощадный и неумолимый враг, скакал во всеоружии, чтоб истребить всех поголовно. Поняв это, жители аула устремились к Пепельному холму. Там, среди каменистых скал и впадин, удобнее обороняться и можно задержать врага с тем, чтобы женщины и дети успели скрыться за перевалом.

Головные отряды врагов подлетели к аулу на полном скаку с боевыми кличами. Заметив вереницу женщин и детей у перевала, почуяв легкую добычу, они помчались, как голодные волки, ворвавшиеся в овечье стадо.

Небольшая дружина Жомарта спряталась за валунами, держа на изготовку бухарские ружья, пищали и луки. Джигиты вспомнили заклинание: «Оглянись, кому умирать пора!» — и прицелились. И вот раздался первый выстрел — это Жомарт подал команду открыть огонь. Мчавшийся впереди несметных шериков ойротский воин откинулся назад и рухнул наземь. Засвистели стрелы, загрохотали ружья. Как отскакивает морская волна, натыкаясь на скалы, так вражеский отряд беспорядочно отступал. А стрелы продолжали свистеть, унося у противника его вышколенных воинов.

Солнце было в зените, но завеса пыли проглотила его как зловещий дракон.

Шуна-Дабо, сын Цэван-Рабдана, надеявшийся с маху разделаться с этими жалкими казахами и не ожидавший сопротивления, узнав, что метким выстрелом сражен его батыр, был вне себя от гнева. Кровь прилила ему к лицу, редкая борода ощетинилась. Досадливо сплюнув, он отдал приказ о наступлении. Ветер далеко разнес его гортанный голос. Ойротское войско разделилось: двести отборных шериков отправились догонять беженцев, оставшиеся шестьсот воинов ринулись с обеих сторон.

Жомарт ожидал этого; свою небольшую дружину он тоже разделил на две части, и когда враг достиг их укрытия, из каменистых расщелин на ойротов посыпался ливень стрел. Шерики падали с коней.

Старый батыр не мог унять свой гнев. О, если бы у них были резвые скакуны, они бы показали врагу, сбили с него спесь в открытом бою, а теперь вынуждены прятаться в этих проклятых ямах без надежды на успех…

Вдруг Жомарт повернул голову с запекшейся на виске кровью в сторону горных хребтов и побледнел. Он увидел шериков, гнавшихся за беженцами. Батыр крикнул:

— Жаунбай! Садырбай! Поймайте, заберите у ойротов коней! Живо!

Затем он послал еще одну быструю стрелу в цепь врагов. Еще один безбородый рухнул наземь. Земля жадно приняла его тело, но ее жажда безмерна, ненасытна…

Солнце катилось к закату.

В это время юная жена Жаунбая, Аршагуль, вытащив Тасбулата из колыбели, металась по юрте. На личико беспечно улыбавшегося малыша падали горячие материнские слезы. Аршагуль горестно причитала:

— Жеребеночек! Первенец мой! Что нам делать! Неужто пропадем с тобой?

Испуганный рыданиями матери, Тасбулат истошно заорал. Давеча, когда Тасыбек повел женщин и детей к перевалу, молодая мать, всю ночь не спавшая над колыбелью Тасбулата, ненадолго вздремнула. Проснувшись от шума и криков и увидев, что осталась в ауле одна, тотчас взяла сына из колыбели. Так она и ходила по юрте. Откинув кошму и разглядев несметные вражеские полчища, она поняла, что смерть пришла за ней. Аршагуль зарыдала еще пуще. Она отрезала прядь волос с головы малыша, еще не отметившего свои сороковины, завернула нежные волосики в кусок батиста и повесила этот талисман себе на шею.

За легкими стенками юрты стоял несусветный шум. Жаунбай с товарищами заарканил уже тридцать лошадей. Жомарт посадил на коней самых смелых, решительных и находчивых джигитов и послал их защищать беженцев.

На гребень Актумсыка Жоламан поднялся подавленный. Под ним бежал его верный Сулуккара. То и дело показывался гончий Алгуин, бежавший на расстоянии посланной пули. Внезапно пес рявкнул и помчался стрелой. Всмотревшись, Жоламан увидел несущегося к холму волка. Жоламан огрел Сулуккару плетью, глаза юноши слезились от ветра.

Алгуин, хоть и настиг волка, никак не мог вцепиться в него. Стоило хищнику ощетиниться и выгнуть спину, как пес мгновенно отскакивал, а потом накидывался на зверя с новой силой.

Заметив это, Жоламан крикнул: «Айт, Алгуин!» — как вдруг конь его споткнулся, и юноша на полном скаку полетел вниз. Небо и земля закружились у него перед глазами.

Жоламан пролежал долго, — к счастью, он упал на песчаник и не сильно расшибся, только с правого виска стекала струйка крови. Он вытер лицо полой бешмета и поднялся. Пробормотал молитву и трижды плюнул туда, где только что лежал.

Жоламан отряхнулся и не спеша пошел к тому месту, где споткнулся конь… Это была нора в песчанике. Подошел Сулуккара и лизнул юношу в шею. Прибежал разгоряченный Алгуин и свернулся калачиком у его ног.

— Что случилось с тобой, мой преданный конь, — ты как нарочно споткнулся в глухой степи. Припомнишь ли ты, чтобы я падал из седла? А с тобой что приключилось, мой верный пес, отчего ты упустил добычу? — Юный джигит стоял потерянно, живые глаза его потухли. От его молодого задора и удали не осталось и следа.

Тут Жоламан услышал конский топот, он вскочил на Сулуккару. Только теперь он заметил, что уехал далеко от аула — на западный склон Ортенжала. Юноша узнал знакомый косяк, стремглав он перемахнул через горный хребет. Табун бежал, сгрудившись, одной темной массой, но только в обратную от аула сторону. Да и табунщиков было что-то многовато — с криками и гиканьем они гнали лошадей с трех сторон, размахивая куруками. Сулуккара запрядал ушами и трубно заржал. Множество лошадей, вздрогнув от этого голоса, вскинули головы; заострив уши и расталкивая боками мешавших им людей, бросились врассыпную к склону, где стоял Жоламан.

От табуна отделились два-три всадника и направились к нему. Особенно резво мчался рослый рыжий жеребец, словно не ощущая веса щуплого, как летучая мышь, человечка, притулившегося на его спине.

Жоламан пригляделся и понял, что это враги. Повернув Сулуккару, он поскакал во весь опор. Юноша действительно испугался гнавшегося за ним ойрота, теперь вся его надежда была на Сулуккару. Чтоб увериться в своих подозрениях, Жоламан несколько раз обернулся — щупленький человечек не отставал. Юноша был бы не прочь потягаться с ним силой, но робость сковывала его, ведь он еще не получил боевого крещения.