Софы Сматаев - Песнь моя — боль моя

Преследователи не отставали. Наконец, видя, что им не догнать Сулуккару, они повернули к табуну, и только замухрышка не оставлял Жоламана в покое. Тогда Жоламан отважился на риск: он повернул коня и бросился навстречу своему врагу. Недаром, по веленью деда, Жаунбай научил его некоторым приемам конной схватки. Его противник стремительно приближался, воинственно занеся черную палицу. Поравнявшись с ним, Жоламан юркнул на скаку под брюхо Сулуккары. Палица разрезала воздух и упала на землю. Ее хозяин чуть было не свалился с коня, но в последний момент удержался. Пока он пытался спастись бегством, Жоламан с силой схватил его и бросил поперек гривы Сулуккары. Незадачливый преследователь сразу обмяк. Почти не разжимая губ, он прошипел:

— Ничего, я еще с тобой расквитаюсь, малыш! Это я угробил вас всех, я, которого ты сейчас везешь как барашка!

Жоламан только сейчас узнал табиба своего деда, знахарь сбрил бороду, вместо ветхого чапана на нем была боевая кольчуга.

— Кто ты? Говори!

— Я лазутчик Шуна-Дабо, меня зовут Габан-убаши.

— Может, ты когда-то и был Габаном-убаши, но теперь ты жалкий пленник, жертва моего деда…

— О, да! Если твой дед вернется с того света, он не преминет плюнуть в мою рожу! — захохотал ойрот.

Он злорадно смеялся, пока Жоламан не ударил его по затылку и не связал ему руки волосяным арканом.

Поднявшись на холм, молодой джигит увидел клубы пыли над аулом и понял, что там стряслось. Он пришпорил Сулуккару.

Вдруг земля задрожала от непонятного грохота. Жоламан смотрел на небо и дивился — на нем не было ни облачка, а гром продолжал греметь. Это ухали пушки.

Сулуккара мчался вихрем, он миновал Пепельный холм и на всем скаку влетел в аул. Юноша заметил преследователей, но они скрылись в столбе пыли. Тут он увидел несколько всадников у родника.

Посреди напирающих шериков лихо орудовал черным копьем и рычал как взбешенный лев Жомарт-батыр. Внезапно он увидел Жоламана и, ощутив слабость во всем теле, попытался вырваться из кольца врагов. Словно степной волк, отбрасывающий от себя вцепившихся шавок, он прорывался с боем. Жоламан услышал его душераздирающий крик.

— Зачем ты вернулся, внучек! Я молил аллаха, чтобы ты остался в живых! Жоламан, жеребенок мой, умоляю, спасайся! На нас не смотри…. Разыщи Куата… Передай… Передай народу моему… Сохрани в сердце этот скорбный день и… передай…

Голос старика прервался, враги теснили так, что он отбивался одновременно от четырех воинов.

Жоламан не вполне расслышал, что говорил Жомарт, он ринулся на выручку деду. В тот же миг волосяная петля просвистела в воздухе и нашла его шею. Жоламан упал с коня, земля завертелась у него перед глазами, и синее небо накрыло его как опрокинутая чаша.

«Неужто пришла моя смерть? Оказывается, она подкрадывается молча, смерть — это тишина. Разве я ждал тебя, смерть, зачем ты пришла так рано? Ты застигла меня врасплох. Я не знал, что ты так тиха и незаметна. Что же, бери меня, но повремени, если можешь, ведь я ничего не успел в жизни…»

Жоламан на мгновение открыл глаза: голубое небо, горы и степь яркой вспышкой обожгли ему зрачки. Потом все погрузилось во мрак, Жоламан потерял сознание. Над ним склонился Габан-убаши.

Тасыбек дрался самозабвенно. Увидев Жоламана, упавшего с коня, он поспешил на выручку, но, споткнувшись, выронил саблю. Торопясь, он подскочил к шерику, накинувшему петлю на шею юноши, и вцепился ему в горло.

— Будь проклят твой дед и прадед! Все вы до седьмого колена! Душить вздумал, гад! Вот как душат, вот! Отправляйся в преисподнюю! Будьте прокляты!

Жилистые руки Тасыбека сомкнулись вокруг его горла как железные клещи, никакая сила не смогла бы их оторвать.

Над головой Тасыбека сверкнула сабля.

Два тела рухнули рядом.

Жоламана, упавшего с коня, увидели Жомарт и трое его сыновей — оставшихся в живых из девяти. Они кинулись к нему, но ойроты преградили им путь. Первым пал Тынышбай. Он успел вытащить стрелу, пронзившую ему грудь, и рухнул с коня. Руки, не выпускавшие весь день саблю, повисли как плети. Его похолодевшие пальцы уже не сыграют искрометный кюй. Прощай, домбра! Как жаль, что смерть настигла Тынышбая в расцвете его жизненных сил, когда ему наконец открылась тайна вдохновенья…

Тут конь Жомарта застыл на месте, словно его ударили по голове обухом, и стал медленно оседать. Прикрывая пешего батыра, двое его сыновей стали потихоньку отступать в сторону Большого Торе. Сейчас они уже не могли помочь Жоламану, ничком лежавшему на земле. Да и поведение врагов переменилось: как жадные волки, они зажали в кольцо батыра, их скуластые лица ухмылялись, узкие глаза лихорадочно блестели, как бы говоря: «Ага, попался в ловушку, славный Жомарт-батыр!»

Батыр споткнулся о чье-то тело, пригляделся и увидел руку, вцепившуюся в горло. У него защемило в груди: он рассмотрел горло с запекшейся кровью, а головы не было, она отлетела от удара саблей. Жомарт узнал лежавшую на земле голову Тасыбека.

Солнце опускалось за хребет Большого Торе, — казалось, вечное светило стремительно убегало от зрелища этой кровавой бойни.

Умолкли крики. Жомарт различал лишь топот коней своих преследователей. Над его головой пролетела маленькая ласточка, батыр боялся взглянуть на нее — это жизнь прощалась с ним… Какое-то подобие улыбки пробежало по его суровому лицу — как все же причудлива жизнь: он слышит приветную песню птахи в тот миг, когда судьба готовится нанести ему последний удар. Казалось, на лице старика распрямились морщины, тусклые огоньки вспыхнули в глазах. Прощаясь в этот миг с родимой степью, с которой было связано все лучшее в его жизни, с землей, принесшей ему счастье мужчины и славу воина, Жомарт горевал о том, что кончает свои дни так печально. Тут же он взял себя в руки и, размахивая саблей, стал пробиваться вперед. Он и не думал склониться перед врагом. Сколько его пота впитала родная земля, теперь он польет ее своей кровью. Степная земля — родимая колыбель, она помнит его лучшее время. Сколько раз, возвращаясь с победой, он ликовал, пел во весь голос. Как жаль, что в трудную годину он не смог личным примером поднять своих беспечных земляков, живущих более прошлым, нежели настоящим, и привыкших по старинке надеяться на свой кулак, как будто им можно сразить вооруженного противника. Народ разрознен и не внемлет урокам истории. Что осталось от многих бесполезных кочевий, кроме заглохших пепелищ? Теперь враг разобьет по частям его соплеменников, время упущено, тупость, невежество сильных мира сего, их недальновидная политика привела народ на край гибели.

Старик думал обо всем этом, и у него дрожали губы. Он и не заметил, как очутился у отвесных скал Большого Торе. Перед ним точно из-под земли вырос всадник на кауром коне. Это был Шуна-Дабо, сын Цэван-Рабдана. Выпрямившись на стременах, он важно изрек: