Колм Тойбин - Дом имён

– Жила-была девушка, – начала она однажды ночью, – и слыла она главной красавицей на всем белом свете. Насчет ее рождения ходили разные слухи. Кто-то верил, что ее отец – из богов, пришедших на землю в облике лебедя. Но что бы ни думали о ее отце, о том, как звали мать девушки, все сходились во мнениях.

Старуха примолкла, ветер бушевал вокруг дома. Пес убрался подальше в угол, Митр сел рядом на пол.

– Как же звали мать? – спросил Орест. – Она тоже была бог?

– Нет, она была смертной, – ответила старуха и вновь умолкла. Казалось, она пытается что-то придумать. – То было время богов, – проговорила она. – Лебедь возлег с ней, с матерью, и, говорят…

– Что говорят? – спросил Орест.

– Говорят, что родилось у матери двое детей от лебедя и двое – от смертного отца. Мальчик и девочка – и еще мальчик с девочкой. И девочка, дочка лебедя, оказалась обворожительной. Другие же…

Она опять замолчала, вздохнула.

– Двое мальчиков уже сгинули, – продолжила она шепотом. – Они сгинули, как и все люди того времени. Они сгинули, защищая сестру. Вот как они сгинули.

– Почему им пришлось ее защищать? – спросил Леандр.

– Все царевичи и цари желали на ней жениться, – сказала старуха. – И договорились, что всяк, кто просил ее руки, даже если не получил ее, должен пообещать прийти на выручку ее мужу, если с ней что-то стрясется. И вот так началась война, война, забравшая наши лодки и наших мужчин. Началась она из-за красоты.

Женщина говорила, вокруг дома выл ветер. Трое мальчишек сидели с ней всю ночь, Орест и Леандр просыпались и задремывали на стульях, а Митр оставался с собакой, напуганной ветром.

Леандр с Орестом научились свистеть, чтобы, даже когда они врозь, можно было слышать друг друга. Основной свист – приветствие, способ дать знать, что они где-то рядом; другой – сказать, что пора возвращаться в дом поесть; третий – что надо срочно встретиться; последний означал «чужаки». Они повозились с Митром, научили его свистать их, если они опаздывают к трапезе, а еще научили его самому громкому, пронзительному свисту – если пес начнет скрести землю.

Теперь, когда они могли высвистать друг дружку, Орест с Леандром стали работать на разных полях; одному можно было и оставаться дома, когда второй шел разыскивать заблудившуюся скотину. А еще Орест теперь гулял сколько влезет по кромке скал – пока не нашел расщелину, каменистую тропу вниз, к морю. Он знал, что старуха тревожится из-за волн, те бывали высоки и суровы, и потому Орест никогда не говорил ей, что часто гуляет там, когда день подходит к концу, – просто побыть в одиночестве, посмотреть на воду.

Он нашел выступ. Несколько дней подряд ходил туда смотреть, как накатывают волны, как толпятся и бьются о камни внизу. Иногда птицы летели над морем странными стаями, некоторые – высоко, некоторые – поближе к воде. В основном было спокойно и тихо, но, стоило возникнуть ветру, его порывы будто швырялись водой.

Вскоре Орест убедил Леандра сходить с ним. Они сидели на выступе, солнце таяло. Леандр редко носил рубашку, работая в полях; тело его загорело. Он был гораздо выше Ореста – и крупнее. Смахивал на одного воина, какого Орест помнил при отце, тот целеустремленно приходил в отцов шатер и выходил из него.

Оресту хотелось спросить у Леандра, есть ли у того замысел на будущее, считает ли он уходящее время, как сам Орест, по тому, как полнеет и увядает луна, по тому, как приходит черед ягниться овцам, созревать урожаям, по фруктовым деревьям и их плодам, и не собирается ли Леандр остаться здесь и после смерти старухи. Но время шло, луны круглели и тощали, никакие новые чужаки не объявлялись, и казалось, будто о них троих позабыли, будто они нашли место, где проживут безопасно, а любой уход или переселение несут с собой угрозу.

Иногда Орест смотрел в море, вглядывался в горизонт – искал там лодки или корабли. Помнил, что, когда был в военном лагере с отцом, все лодки и корабли ждали в гавани. Но сейчас никакого намека на них в море не было.

Когда они сиживали вместе, Орест откидывался назад и опирал голову о грудь Леандра, Леандр же обнимал его обеими руками. Оресту хватало при этом ума помалкивать – и ни о чем не думать, а только ждать, пока солнце не макнется в море, и тогда Леандр разомкнет объятия, отодвинет Ореста в сторонку, встанет, потянется и они вместе пойдут обратно к дому.

По ночам Митр излагал Оресту истории, рассказанные старухой, пока они были наедине. Нашептывал ее слова, стараясь вспомнить их точно, а когда добирался до каких-нибудь подробностей, умолкал в том же ритме, что и старуха.

– Жил-был человек, а может – царь, – рассказал он, – было у него четверо детей, одна дочка и три сына. Он любил своих жену и детей, и они были счастливы.

– Когда это было? – спросил Орест.

– Не знаю, – отозвался Митр. – А когда жена умерла, – продолжил он, – мать четверых детей, они загрустили, и тогда отец послал за сестрой их матери, женился на ней, и они опять стали счастливы – пока мачеха не приревновала отца к детям. И потому велела их убить, но слуга, которому она приказала убийство, сказал, что не сможет этого сделать, потому что дети красивые и…

Он примолк на миг, словно забыл, что дальше.

– Может, потому что царь разгневается, – подсказал Орест.

– Да, может. И тогда она сама пошла их убивать.

– Пока они спали?

– Или пока играли. Но, придя к ним, она тоже не смогла. И вместо этого превратила их в лебедей.

– И они умели летать?

– Да, они улетели прочь. Таково было заклятие – чтобы они улетели подальше, но прежде они попросили кое о чем. Серебряную цепочку – чтобы никогда не разлучаться. Цепочку для них выковали, и они улетели, связанные цепочкой между собой.

– И что же с ними случилось потом?

– Они прилетели сначала в одно место, потом в другое, потом в третье, и так прошло много лет. Бывало холодно.

– Они погибли?

– Они летали девятьсот лет. И все эти годы ждали – и рассуждали о возвращении домой. Говорили о том дне, когда они полетят, по-прежнему связанные серебряной цепочкой, и найдут место, откуда они родом. Но, когда то время пришло, все, кого они знали, уже умерли. В родных местах жили другие люди, незнакомые люди, и они перепугались, когда лебеди приземлились и крылья их отпали, и клювы, и все перья осыпались. И лебеди опять стали людьми. Людьми, но больше не детьми. Они состарились. Им было по девятьсот лет, и все новые люди, завидев их, бросились врассыпную.

– А дальше?

– Они умерли, и тогда те, кто удрал, вернулись и погребли их.

– А серебряная цепочка? Ее тоже закопали?

– Нет. Цепочку люди сберегли, а погодя продали – или как-то еще приспособили к делу.

Старуха постепенно слабела. Митр устроил ей постель в кухне, потому что ходить она больше не могла. По-прежнему она разговаривала с ним среди дня, а во время трапез что-то ела, но лишь то, что давал ей Митр. Ни Ореста, ни Леандра она не узнавала. Когда они заговаривали с ней, она не отзывалась. Иногда принималась за историю о кораблях и людях, о женщине и волнах, но продолжить у нее не получалось. Бывало, она перечисляла имена, но те, казалось, никак и ни с чем не связаны. Мальчики ели молча за столом, голос старухи то возникал, то затихал, они едва слушали ее, поскольку почти все, что она произносила, не имело для них смысла.