Артур Феличе - Морские нищие [Роман]

— Родриго?.. — Не веря глазам, Генрих остановился. — Рустам? Неужели Рустам?..

Человек оглянулся:

— Генрих!..

— Значит, ты в Бургосе?.. — Ван Гааль засыпал гончара вопросами: — А твой дядя? А Гюлизар? Я думал, вы направились на юг. Что вы тут делаете?..

Брови Рустама сдвинулись, и он коротко ответил:

— Я здесь один.

— А где же твои?

— Умерли… — едва расслышал Генрих.

— Оба? — Ван Гааль схватил его за руку. — Оба? И Гюлизар? Лучшая роза из цветника твоего дяди? Что случилось? Отчего?

Рустам молчал, стиснув зубы. Генрих заглянул ему в глаза и прошептал в ужасе:

— Инквизиция?..

Мавр кивнул головой. Оглянувшись на прохожих, ван Гааль отвел его к соседнему пустырю и заставил сесть рядом с собою на груду обломков какого-то здания.

— Их арестовали? Казнили? Расскажи… Ведь я так любил их обоих… Как это случилось?

Похудевшее лицо Рустама было измученно.

— Тебе, — сказал он глухо, — я расскажу. Тебе одному из всех гяуров. Ты — человек. Один ты… А твои братья мушрикины [33] Мушрикины — поклоняющиеся многим богам. Так мусульмане называют христиан, признающих Троицу. хуже диких зверей. — Он перевел дыхание. — Слушай же. Мы бежали из Алькалы не все вместе. Дядя с Гюлизар — в Сарагоссу. Я — в родную Валенсию. Так было лучше — не так опасно… По пути Гюлизар заболела. Страх, тяжелая дорога пешком, голод и, наконец, ветер с гор Сьерры-Гвадарамы. Она стала, говорят, похожа не на розу, а на тростинку, на тоненькую тростинку. А как она, рассказывают, пела, пока еще могла петь! Как соловей… Нет, лучше соловья! У соловья нет слов, а у нее были нежные слова, слова великой жалобы…

Он остановился. Спазма сжала ему горло. Справившись с собой, он продолжал:

— В Сарагоссе жил наш родственник. Он приютил их на время, а потом дал денег и отправил ко мне в Валенсию. Там солнце и морской воздух вернули бы сестре здоровье… Но мне не пришлось увидеть их обоих. В одной придорожной венте, в бреду, Гюлизар стала петь про «Сады Пророка» — песню тоски по свободе. Хозяин венты думал, что у дяди много денег, и захотел поживиться. Он выдал их монахам… Те схватили обоих и бросили в тюрьму.

Голос Рустама снова оборвался. Генрих слушал, закрыв лицо руками.

— Их бросили в тюрьму, — повторил хрипло Рустам, — и стали пытать. Дядя держался долго — не хотел губить дочь. Но, когда узнал, что Гюлизар от первой же пытки умерла, начал громко проклинать палачей и признался, что всегда исповедовал ислам, а христианство ненавидел… И его сожгли вместе с мертвым телом Гюлизар. Проклятые, они сожгли старика, который за всю жизнь не сделал ни одного злого дела! Они сожгли тело замученной Гюлизар. Они сожгли и мое сердце, — добавил он почти спокойно. — И теперь на месте сердца у меня огонь их костра…

— Зачем ты в Бургосе? — тихо спросил Генрих.

— А не выдашь? — засмеялся зло Рустам. — Знаю, что не выдашь. Так слушай еще… Я узнал, что здесь живет великий инквизитор, и вот я пришел сюда.

— Зачем?

— Ты думаешь — просить вернуть жизнь сожженным или подарить ему красивое фаянсовое блюдо?.. Нет. Я хочу попросить «святого судью» гяуров погасить пламя в моем сердце…

Генрих не сводил с него глаз.

— Я шел сюда издалека, чтобы убить святого судью мушрикинов и его кровью смыть свою скорбь, свою ненависть, свою муку.

— Постой! — Генрих сжал Рустаму плечо. — Ты хочешь мести? Ты выбрал неверный путь. Ты убьешь одного инквизитора, а их десятки, сотни, и великих и малых… Ты погубишь себя напрасно.

Рустам молчал.

— Нет, здесь, в Испании, борьба пока невозможна. Испанская инквизиция, как змея, обвила весь полуостров. Что сделаешь ты один? А у меня на родине, в Нидерландах, таких, как ты, много. Там все сердца горят твоим пламенем. Поедем со мной в Нидерланды. Моя родина нуждается в таких, как ты.

Рустам продолжал молчать…

— Едем, Рустам! Едем! Там ты нужен. Там — твои новые братья…

— Сейчас? — страстным шепотом спросил мавр.

Генрих покачал головой:

— Нет… Как только инфант накопит достаточно денег, мы составим окончательный план.

Рустам сразу точно погас.

— А ты все еще не перестал возиться с королевским сынком? — спросил он холодно.

— Рустам, — сказал Генрих, — инфант — мой друг.

— Друг?.. — Мавр пожал плечами. — С ненадежным же другом ты задумал освобождение родины. — Он резко встал и протянул руку: — Хорошо, я помедлю со своей местью. Ты прав: убрать одного инквизитора слишком мало. Это плохая помощь моему народу. Я подожду, но только немного. Завтра же я буду в Мадриде. Ты найдешь меня в любое утро на ступенях Почтового дома.

Он ушел, не оглядываясь. Генрих следил за удаляющейся высокой, крепкой фигурой. Он думал о разнице между этим простым сыном затравленного народа и капризным, нерешительным и болезненным Карлосом.

Оранский отдавал последние распоряжения. Спешно вы званный из-за границы Рудольф ван Гааль уже дал ему полный отчет в делах. Старый воин объехал вместе с Людвигом Нассауским не один двор курфюрстов, ландграфов, побывал и у императора Максимилиана в Австрии. Всюду они с жаром описывали события в Нидерландах, призывали владетельных особ к оказанию помощи стране.

Никогда еще жизнь не казалась ван Гаалю такой полной. Он впервые научился читать мысли людей: понимать преследуемые цели, угадывать личные расчеты. Да здравствует старость!.. Еще недавно она тяготила его, а теперь принесла счастье, которое он не испытывал даже в годы лихих битв императора.

Обходя с ван Гаалем подвалы своего брюссельского дворца, Оранский впервые по-настоящему оценил труд старика. Он оглядывал сверкающие груды мечей, развешанные по стенам латы, панцири, нагрудники, щиты, шлемы, осматривал прочные копья, арбалеты и грозное огнестрельное оружие. И в десятый раз жал старику руку.

Старый рыцарь в смущении сказал:

— Вы не по заслугам благодарите меня, ваша светлость. Должен признаться со всею честностью, что мною руководила тогда единственно врожденная любовь ван Гаалей к оружию…

Оранский обнял его:

— Вы скромны, как девушка, мой дорогой потомок славных ван Гаалей!.. Кстати, я давно не получал писем от вашего племянника. Швенди намекает, что его нет в Мадриде, что он деятельно подготовляет приезд в Нидерланды очень высокого лица. Думаю, что речь идет об инфанте. Напрасно Генрих тратит столько сил на это. Инфанта не знают в Нидерландах, да и сам он, мне кажется, не создан для роли вождя народа, борющегося за свою жизнь.

Возле кабинета Оранского ждал молодой еще человек в бархатном коричневом камзоле, с маленькой светлой бородой и длинными волосами, рассыпавшимися по белому воротнику.

— Познакомьтесь, — сказал Оранский, — и будьте друзьями, как сыны одной родины. Рыцарь Рудольф ван Гааль из Гронингена, пример доблестного мужества, и мастер Антоний Оливер из Монса, живописец-патриот.