Эдвард Резерфорд - Королевский лес. Роман об Англии [litres]

– О Клемент! – У нее была очаровательная манера брать собеседника за руку, чтобы подчеркнуть доверие к нему. – Не передавайте Томасу моих слов, но мы… – она состроила гримаску, – находимся в затруднительном положении.

– А можно построить дом поменьше?

– Только очень маленький, Клемент, – улыбнулась она заговорщически.

– Коттедж? – Он хотел пошутить, но она с серьезным видом покачала головой:

– Маленький коттедж, Клемент. А может быть, не выйдет и этого.

Неужели все настолько плохо? Должно быть, Томас израсходовал больше, чем думал.

– Состояние Томаса постоянно увеличивалось, – предположил Альбион, так как не сомневался, что друг сделает блестящую карьеру.

– Тогда будем надеяться, что оно возрастет. – Она улыбнулась вновь, но теперь печально. – Боюсь, в этом году мне не дождаться новых платьев.

– Возможно, королева…

– Я была при дворе, – пожала она плечами. – У королевы самой нет ни пенни. Эта испанская история, – она махнула на горизонт, – опустошила казну.

Альбион задумчиво кивнул:

– Кстати, об испанской истории… – Он чуть помедлил, но решил продолжить. – Как вам известно, я привез сюда кое-каких людей. Томас захотел на них взглянуть. – Он покосился на нее, как будто находился под подозрением, и понял, что она ничего не знает. – Потом Томас настоял на беседе с ними наедине, без меня. Хелена, почему он так поступил?

Оба остановились.

Хелена смотрела на гальку у своих ног. Волна прихлынула к ним, затем отошла.

– Томас лишь исполняет приказы, Клемент, – произнесла она тихо, не глядя на него. – Вот и все.

– Предполагается, что я…

– Клемент, в графстве много католиков. Об этом известно всем. Что ж, даже Карью…

Томас Карью был предыдущим капитаном Херст-Касла. Его родня, все добрые католики, по-прежнему жила в нескольких милях отсюда, в деревне Хордл на окраине Нью-Фореста.

– Можно быть католиком, но не изменником, Хелена.

– Конечно. И согласитесь, Клемент, что вы все еще командуете отрядом ополченцев. Подумайте об этом.

– Но тем не менее вашему мужу приходится убеждаться в лояльности моей и моих людей.

– Совет следит за всеми, Клемент. У него нет выбора.

– Совет? Сесил? Они не доверяют мне?

– Вашей матери, Клемент. Вспомните, что о ней слышал даже Сесил.

– Моей матери… – Внезапно нахлынула паника, и Альбион, вспомнив о вчерашнем разговоре с матерью, почувствовал, что краснеет. – Что же еще наплела моя глупая мать? – спросил он, стараясь говорить безучастно.

– Кто знает, Клемент? Я не посвящена в эти дела, но сказала королеве…

– Королева? Королева знает о моей матери? О Боже!

– Я сказала ей – простите, Клемент, – что ваша мать – глупая женщина и что ее взгляды не совпадают с вашими.

– Боже упаси!

– Вот и не тревожьтесь, дорогой Клемент. Займитесь лучше моим домом. Придумайте, как построить в Лонгфорде что-нибудь лучше хлева.

Он с облегчением рассмеялся, и они повернули назад к форту. Море чуть накрыло гальку. Впереди сверкали над водой четыре меловых шпиля Нидлз у острова Уайт. В этот момент они показались Альбиону нереальными. Взлетели чайки, призрачно-белые, орущие, и взяли курс на море.

– Клемент, – она остановилась и повернулась к нему лицом, – вы знаете, что мы вас любим. Ведь вы не изменник?

– Я?..

– Клемент, ответьте мне! – потребовала она, глядя на него.

– Боже, да нет же!

– Поклянитесь!

– Клянусь моей честью! Всем святым! – (Их взгляды встретились, в ее глазах плескалась тревога.) – Вы мне не верите?

– Конечно верю, – улыбнулась она. – Идемте. – Она взяла его под руку. – Давайте вернемся.

Но она лгала. Он знал это. Она сомневалась. А если ему не доверяли она и Томас Горджес, то не доверял ни совет, ни сама королева. Грядущие месяцы вдруг предстали унылыми, как никогда.

И разве не было иронии в том, что он, чего бы ни потребовала мать, сказал Хелене чистую правду?

Разве не так?

Зима наступила студеная. Но дереву было не привыкать. Когда оно достигло среднего возраста, Англия вступила в ледниковый период, который стал известен как малый и растянулся на время правления Тюдоров и Стюартов. Средняя годовая температура понизилась на несколько градусов. Летом разница была не настолько заметна. Но зимы часто бывали лютыми. Реки замерзали. На срубах больших деревьев в эту пору годовые кольца располагались теснее друг к другу.

К началу декабря дуб запечатался на зиму. Ветви были серыми и голыми; плотные почки укрылись от морозов под бурыми восковыми чешуйками. Глубоко под землей содержавшийся в соке сахар обеспечивал незамерзание древесной влаги.

Тринадцатого декабря, в день Святой Люсии, традиционный день зимнего солнцестояния, на рассвете выпал мокрый снег, а к полудню сильно подморозило, и когда бледное солнце ненадолго до окончания серого дня высветило дубовую крону, та оказалась сплошь увешана сосульками, словно некий древний сребровласый обитатель леса остановился там и пустил корни. И пусть даже слабое солнце чуть скрасило серость, свистящий ветер сновал среди сосулек, замораживая их все крепче.

Чуть выше в развилке дерева, где некогда свила гнездо голубка, безмолвно восседала большая сова. Гостья из замороженных лесов Скандинавии, она прибыла на зиму в не столь суровый край. Сова слепо смотрела на снег, но с наступлением сумерек она насторожит на удивление асимметричные уши и бесшумно слетит к какому-нибудь мелкому существу, отважившемуся выйти во мрак. Если бы кто-нибудь присмотрелся к подножию дуба, то останки дрозда рассказали бы ему о последней трапезе совы. Молчаливая птица медленно повернула голову. При желании она могла сделать это больше чем на триста шестьдесят градусов.

Под землей слизняки, черви и им подобные существа укрылись от лютого холода под палой листвой. Но хоронившиеся в кустах певчие дрозды имели вид измученный и исхудалый, хотя малиновка, напоминавшая в своем пушистом оперении гриб-дождевик, могла, вероятно, и выжить. Еще две недели крепких морозов или снега – и многие дойдут до такого истощения и слабости, что не смогут выжить.

Но если эти мелкие твари всегда опасно балансировали на грани жизни и смерти, то дерево с его огромной и сложной системой жизнеобеспечения было и намного сильнее. Ему еще так и не исполнилось триста лет. И все-таки природа налагала ограничения и на могучий дуб. По осени тысячи его желудей были сожраны свиньями и прочими травоядными; еще тысячи растоптаны или припасены белками и птицами, а другие прорастут, но будут съедены в виде побегов оленями. Из всего этого сонма желудей не вырастет ни один новый дуб в следующие пять, или десять, или даже двадцать лет.

Сейчас она испытывала чрезвычайную слабость. Она чувствовала, что в конце лета что-то пошло не так, – была уверена в этом до того, как отправилась тем осенним днем с Паклом отвозить древесный уголь в Херст-Касл. К тому моменту она размышляла о будущем.