Зинаида Чиркова - Звезда печального счастья

Наталья Дмитриевна не выказывала раздражения и злости, хотя все замечания свекрови возмущали ее, и порой ей казалось, что та вся пропахла стариной и замшелостью, хотя была эта женщина еще не старой, любила принарядиться и нарумяниться и не прочь была выйти замуж после смерти мужа. Она суетливо бегала по дому, и никто не мог бы назвать ее старухой, хотя и выдавали в ней ее речи человека старого закала и старого века…

Однако близость к Москве Крюкова — всего 40 верст — имела и свои преимущества. Никогда дом Фонвизиных не оставался без гостей: что там 40 верст — три-четыре часа по хорошей дороге, а на лихой тройке так и того менее. И Михаил Александрович почасту отлучался в старую столицу — то дела по хозяйским надобностям, а чаще для встреч с членами тайного общества. Каждый раз, провожая его в город, Наталья Дмитриевна вглядывалась в его небольшие умные глаза, словно бы спрашивала:

— Опасно?

Он смеялся, говорил, что никакой опасности нет, что тайное общество не скоро перейдет от слов к делу, да и дела-то его — просветить молодежь, обучить ее политическим теориям, чтобы пришли к осознанию непорядков в Русском государстве. Но она чувствовала, смутно предвидела беду, хотя и успокаивалась его смехом и нежностью.

Вот и сегодня, едва только успели Фонвизины выпить утренний чай, как раздался заливисто колокольчик на дороге, взметнулись у ворот клубы пыли, и скоро, обгоняя пыль, пронеслись к старому подъезду сытые кони, все в бляшках и блестящих уборах. Приехал Иван Иванович Пущин, большой друг Михаила Александровича, немного тяжеловато вылез из дорожного возка — сказывались старые удары лошадиных копыт на обеих ногах. Наталья Дмитриевна выбежала на крыльцо, она любила встречать гостей сама. Следом вышел и Михаил Александрович.

Наталье Дмитриевне очень нравился этот немногословный серьезный человек. Был он невысок — едва двух аршин и восьми вершков росту, но приятное его смугловатое лицо было чисто и гладко, как у ребенка, а темно-русая шевелюра копной вздымалась над высоким чистым лбом. Немного островатый нос его служил для него источником вечных насмешек над собой, но карие глаза всегда оставались серьезными, даже при попытках трунить над собой.

Она знала, что Пущин воспитывался в Царскосельском лицее, дружил со многими из лицеистов, в особенности с поэтом Пушкиным, прошел военную службу в лейб-гвардейском полку артиллеристом, но в двадцать втором году уволился по болезни из армии и стал судьей Московского надворного суда и заслужил чин коллежского асессора. Отец его был генерал-интендантом флота, имел дом в Петербурге, до четырех сот душ крепостных в Бобруйском уезде Минской губернии, но семья его была огромная, и доходы не покрывали всех нужд. Шесть дочерей и трое сыновей требовали больших расходов, и отец как мог старался не только выделить детям необходимое, но и пристроить их, дать хорошее образование. Четвертый сын его — Иван Иванович уже с самых ранних лет выказывал большую склонность к учению, и потому отец просил государя определить его на казенный кошт в Царскосельский лицей.

Иван Пущин и среди лицеистов, привыкших проводить время в приятных удовольствиях, отличался серьезностью и усидчивостью и избрал для себя полем деятельности юстицию…

Она любила и разговаривать с Иваном Ивановичем — у него на все ее вопросы были ответы основательные и неординарные, он просто и понятно объяснял ей такие вещи, которые даже Михаил Александрович не всегда мог втолковать.

Словом, она была очень рада приезду гостя, поспешила приказать накрывать стол для чая, распорядилась поставить лошадей в конюшню и вообще занялась хозяйственными хлопотами, в то время как Иван Иванович и Михаил Александрович переглянулись и оба, не сговариваясь, прошли в кабинет Фонвизина…

— Приехал знакомый твой, Митьков, — сказал Иван Иванович, усаживаясь в плетеное кресло, стоящее сбоку письменного стола, — просил поклон передать, да и встретиться не мешало бы…

— Не видел его с заграничных походов, — задумчиво сказал Михаил Александрович, — теперь в Москве он?

— Да, и рассказывает, как в Петербурге действуют. Набрали много новых, приняли и кое-кого из сановитых…

Михаил Александрович покачал головой.

— Ни к чему это, такая растяжка на всю Россию, — заметил он недовольно. — Где третий, там, говорят, и предатель найдется.

— Да про тайное общество только глухой не слышал, — отозвался Иван Иванович, — надобно и нам тряхнуть стариной, что ж сиднем сидеть…

Михаил Александрович только улыбнулся. Он понимал, что Пущин приехал неспроста, что опять зовет его к деятельности, тем более что обстановка в стране располагает к собраниям, заседаниям, разговорам.

Но он не успел ответить ничего, как дверь кабинета растворилась и Наталья Дмитриевна, нимало не смущаясь серьезным разговором мужчин, вбежала раскрасневшаяся, счастливая, ведя за ручку чистенького, наново умытого Митеньку в нарядной рубашечке.

— Иван Иванович, поглядите на нас, — гордо сказала она, и Иван Ивановичу пришлось встать и начать восторгаться действительно красивым годовалым парнишкой.

Наталья Дмитриевна пригласила их к столу, и скоро разговор серьезный перешел к другим делам и заботам. Михаил Александрович рассказывал о том, какие нововведения заканчивает он в усадьбе, как думает обустроить крестьян, и Иван Иванович внимательно слушал друга…

Так они и не успели поговорить…

Но на следующий же день Михаил Александрович поехал в Москву, сославшись на хозяйственные заботы…

А Наталья Дмитриевна все думала о том, как они прощались с Иваном Ивановичем Пущиным.

Они все вышли провожать его. Михаил Александрович в своем военном мундире без всяких отличий, в высоких сапогах, с непокрытой головой стоял возле возка Ивана Ивановича и печально покачивал головой. Оба обнялись, расцеловались. Потом Иван Иванович шагнул к Наталье Дмитриевне. Она держала за руку Митеньку и свободную руку подала Пущину. Он бережно подложил свою твердую широкую ладонь под ее узкую руку, поднес к губам и прижался на мгновение.

Она вдруг почувствовала такое смятение в груди, жар залил ей щеки, и от смущения, стыда она не знала, что делать и что говорить.

Он поднял голову, взглянул на нее — взгляд этот был таким многоговорящим, таким красноречивым, что Наталья Дмитриевна смешалась, едва выговорила вдруг непослушными губами:

— С Богом, Иван Иванович!

Он грустно улыбнулся ей, нахлобучил на голову фуражку и, не оглянувшись, даже не поцеловав малыша, вскарабкался в возок…

Они еще долго стояли и смотрели, как поднимается пыль за стареньким скромным возком, махали руками. А Наталья Дмитриевна придерживала рукой свое сердце, словно оно хотело выпрыгнуть из груди…