Зинаида Чиркова - Звезда печального счастья

И свекровь притихла, она как-то вдруг подчинилась всем решениям невестки: настолько изменилась за какой-нибудь час Наталья Дмитриевна. Она спокойно и властно распоряжалась, отрядила с собой Матрену, кучера Федота, служанку за все про все и покладистого слугу Филиппа.

Целый обоз был собран за какой-нибудь час. Трое саней — для генеральши с ребенком и Матрены, для слуг и воз с провизией, посудой, одеждой…

Она решила не заезжать в Москву. Там уже, скорее всего, изъяты все опасные бумаги, да и в последние дни Михаил Александрович подготовился ко всяким неприятностям.

В своем неизменном черном платье, с черным чепцом на голове вышла Наталья Дмитриевна в гостиную. Свекровь сидела на кушетке, комкала в руках кружевной платочек и с ужасом смотрела на невестку.

— Наташенька, деточка, — вдруг повалилась она в ноги невестке, — не оставляй ты меня, старуху, куда же ты, пожалей меня…

Наталья Дмитриевна подняла ослабевшую свекровь и сказала тихо и просительно:

— Благословите в дорогу, матушка, — и перебила ее бесконечные жалобы, — мой муж в беде. Где муж, там и жена и дети его. Я не могу оставить его в горе. В радости я была с ним, в горе последую за ним.

Екатерина Михайловна метнулась в угол, сняла с киота старую почерневшую икону Божьей матери:

— Господь да благословит тебя, Наташенька, — едва выговорила она со слезами в голосе, — пусть все будет хорошо… Только не верю я, что Мишель, мой Мишель… — слезы душили ее, она не могла больше говорить, только частыми и мелкими крестами осеняла Наталью Дмитриевну.

И, выйдя на крыльцо, все смотрела подслеповатыми от слез глазами, как усаживалась в старый удобный тарантас на полозьях Матрена с Митенькой, закутанным по самые глаза, как важно воссел на облучок Федот и наконец влезла в темное теплое нутро повозки и невестка.

— Прощайте, матушка, берегите себя, — крикнула Наталья Дмитриевна, и кони тронулись.

Застучали о передок саней дробные комки снега, укатанная дорога подстелилась под полозья, обитые железом, потянуло ветром из всех щелей, и только тут Наталья Дмитриевна разрыдалась. В теплом темном уютном нутре тарантаса она молча плакала, сглатывая слезы, непрерывным потоком льющиеся из глаз.

— Жалкая ты моя, — приобняла ее Матрена.

И Наталья Дмитриевна упала на пышное плечо своей стародавней нянюшки и заплакала в голос.

— Поплачь, поплачь, — тихо гладила ее по мокрому лицу Матрена, как гладила в детстве, — слезами горе изойдет. Да и не реви прежде горя. Авось Господь не выдаст, свинья не съест. Може, все и обойдется…

Глядя на мать, расплакался и Митенька. Его маленький жалкий плач отрезвил Наталью Дмитриевну, она взяла на руки сына, словно большой толстый ком тряпок, прижала к лицу и принялась целовать нос и губы, накрасневшие круглые щеки.

— Солнце мое, не плачь, солнышко, все у нас будет прекрасно, выйдет солнышко, осветит рощицу, и мы с тобой пойдем в лес, наберем цветочков, и ты будешь, как маков цвет, весь румяный и пригожий…

Сама не сознавая, она повторяла все причитания и приговорки Матрены.

Кони неслись по гладкой укатанной зимней дороге, бились в передок саней комья снега из-под копыт лошадей, скоро дорога убаюкала Митеньку, и он заснул на руках матери.

Наталья Дмитриевна вытерла лицо, еще тихо всхлипнула и стала думать о том, что предстоит ей в Петербурге, и где найти Михаила Александровича, и какая судьба ожидает его. Что бы с ним ни случилось, она всегда будет рядом, это ее долг…

Во всю свою жизнь не помнил Николай дня страшнее и тягостнее 14 декабря. Он решил пойти навстречу опасности. Мятеж, бунт, что ж, он не струсит. С самого раннего утра, еще не рассвело, а он уже был на ногах. Шесть пробило, когда он уже был полностью одет, чисто выбрит. Сжав зубы, с побелевшими губами и глазами ждал он событий этого дня.

К семи прибыли во дворец почти все полковые генералы и командиры гвардейского корпуса. Перекрестившись перед иконой с неугасимой лампадой, он вышел к ним, одетый в мундир Измайловского полка, коего всегда был шефом, оглядел прибывших — все в золоте, эполетах и аксельбантах, подтянутые и торжественные…

Далеко отставив руку с листами бумаги, Николай твердым, хорошо поставленным голосом громко зачитал манифест от своего собственного лица о восшествии на престол. Опять оглядев присутствующих генералов, он развернул бумагу с духовным завещанием Александра и так же громко и четко зачитал и его. И только потом, все так же сначала бросив взгляд на неподвижных, строго торжественных генералов, приступил к чтению письма Константина…

Отречение Константина вызвало живой интерес генералов — многие впервые услышали о нем и украдкой поглядывали друг на друга…

Николай сложил листы бумаги, передал их адъютанту и твердо и громко, как читал, спросил:

— Есть ли у кого сомнения в законности моих притязаний на отцовский трон?

Генералы переглянулись, ни один из них не осмелился в этой обстановке что-либо возразить.

Николай остановился взглядом на графе Милорадовиче. Тот стоял с каменным лицом. Губы его были плотно сжаты.

Николай выпрямился, губы его еще больше побелели, а глаза налились твердостью и внутренней силой.

— После этого, — с расстановкой и твердой внутренней силой произнес он, — вы отвечаете мне головою за спокойствие столицы. Что касаемо меня, если я хоть час буду императором, то покажу, что этого достоин…

Слова его произвели на всех присутствующих огромное впечатление. Всем показалось, что его внутренняя сила и твердость — вот качества, которые должны быть в настоящем самодержце…

— Теперь, — продолжил Николай все с той же твердостью и уверенностью в себе, — всем полковым офицерам приказываю ехать в Генеральный штаб и принять присягу. Затем вы разъедетесь по своим полкам для приведения к присяге всех войск…

Все последние перед этим утром дни над Петербургом висели мглистые серые туманы, тяжелые облака тяжелым пологом укрывали горизонт. Рассвет принес ясный, теплый день, солнце, неяркое и бледное, выкатилось над городом, и город засверкал в его лучах. Отблескивали снежные крыши, сияла золотая игла Адмиралтейства, искрилась Нева, плотно укрытая ледяным пологом.

Чиновники Сената и Синода, съехавшиеся к семи часам в свои присутствия, уже в семь двадцать начали присягу.

Адъютант подбежал к Николаю и тихо доложил, что церемония присяги Сената завершилась. Подошел и священнослужитель, принимавший присягу членов Святейшего Синода. Здесь тоже все прошло гладко — ни единого вопроса, ни одного замечания…

Снова подошел адъютант и доложил, что первый батальон Преображенского полка полностью принял присягу, присягнул на верность Николаю и конногвардейский полк…