Зинаида Чиркова - Звезда печального счастья

Она сидела, изумленная его речью, не в силах понять себя и проникаясь сочувствием к нему…

На пороге он приостановился, обернулся и глухо сказал:

— Я буду ждать и жить надеждой…

И исчез.

Слезы хлынули из глаз Натальи Дмитриевны. Ну почему, почему все так нелепо в жизни? Как могли бы они быть счастливы, если бы тогда, в юности, он полюбил ее! Почему он остался равнодушен к ее любви? И почему она сейчас равнодушна к его чувству? И сколь мелким и ничтожным показалось ей его чувство после всего, что она испытала и пережила, после того, как и во сне и наяву видела она, как корчится в страшном пламени ее содранная заживо кожа, когда муки и страдания переплавили ее гордость и честь и в ней осталось одно — облегчить боль и муки мужа, скрасить его жизнь? Почему она не может любить? Почему любовь для нее неизмеримо ниже всего того, что она испытала? Но тогда почему чудится ей взгляд Пущина, горящий таким же огнем?

Она сама не понимала себя и в отчаянии и бессилии ломала руки. Кто же она такая, почему на самую горячую любовь не отзывается ее сердце, а манят и тянут страдания, мучения…

Неслышно вошла Марья Павловна и, увидев Наталью Дмитриевну в слезах, подсела к ней и принялась утешать и уговаривать.

— Надеюсь, ты не дала ему окончательного ответа? — вкрадчиво спросила она.

Наталья Дмитриевна подняла голову, отерла слезы и спокойно сказала:

— Вот мой ответ — завтра же я еду в Сибирь…

Марья Павловна всплеснула руками, закричала, заохала и залилась слезами.

Наталья Дмитриевна пошла к детям, поиграла немного со смешным карапузом Мишенькой, на все отвечавшим единственным словом, ставшим его любимым: нет!

— Миша, хочешь кашки?

— Нет!

— Миша, будешь конфетку?

— Нет!

— Миша, пойдем гулять!

— Нет!

Немного позже он выучил еще два слова:

— Не хочу!

Теперь у него был целый набор слов для всего на свете:

— Нет, не хочу!

И он властно заявлял всем и по всякому поводу:

— Нет, не хочу!

Она понянчилась с толстым увальнем Митенькой, беспечно пускавшим пузыри изо рта, прижалась к теплому плечу Матрены и сладко, безмятежно заплакала.

— Что ты, что ты, барышня? — испуганно гладила ее по мокрому лицу Матрена.

— Ничего, няня, это я так, — отвечала Наталья Дмитриевна.

Не могла же она сказать няне, что плачет над своей первой погасшей любовью, словно похоронила ее глубоко в своем сердце. И только тень воспоминаний осталась о ней. И было сладко и радостно вспоминать безмятежное время, когда можно было страдать только от неудавшейся любви.

— Няня, — спросила ее, немного успокоившись, Наталья Дмитриевна, — я в Сибирь еду, за мужем, поедешь со мной? Там тяжело, трудно, может, и голодно, но я туда еду. И одна, без детей, их не пускают со мной…

Матрена внимательно поглядела на свою воспитанницу:

— А куда ж ты без меня? И на кого я тебя брошу? Да и я, чай, в Сибири тоже люди живут, не медведи. А раз люди — так что ж?

И снова заплакала Наталья Дмитриевна. Теперь уже от умиления и жалости к Матрене.

— Только с согласия дворовых позволено брать их в Сибирь, — всхлипывая, проговорила она.

— А я что ж, я согласная, — радостно закачала головой Матрена. — Куда ты, туда и я. Все равно как нитка с иголкой. Ты ж на моих руках выросла, куда я тебя отпущу, одну-то?

Но Наталье Дмитриевне пришлось выдержать и еще один нелегкий разговор.

Вечером за ужином Дмитрий Акимович сурово поглядел на дочь и хмуро спросил:

— Мать правильно мне донесла, в Сибирь собираешься?

Наталья Дмитриевна молча кивнула головой.

— И на кого же нас бросаешь?

Наталья Дмитриевна внимательно посмотрела на отца. За последние годы он сдал, стал сильно седеть, облысел и седые кустики бровей его насуплено сдвинуты были к самой переносице.

— А вы хотите, — медленно заговорила она, положив салфетку и отложив в сторону вилку, — чтобы я вышла снова замуж, жила и благоденствовала в то время, когда мой муж там страдает?

— Твой муж, — взорвался Дмитрий Акимович, — должен был знать, что на его руках семья, что у него двое детей, и не должен был лезть во всякие заговоры! Как он посмел против государя-батюшки? Как он только мог устраивать какие-то заговоры!

Наталья Дмитриевна уставилась в тарелку.

— Я думаю, — тихо и спокойно начала она — знала, что только спокойным негромким тоном можно утихомирить отца, — что вы, отец, знали, что делали, когда отдавали меня за человека, вдвое старше меня…

Дмитрий Акимович словно задохнулся. Он во все глаза глядел на дочь, узнавая и не узнавая ее.

— Вы хотели мне лучшей судьбы, — продолжила Наталья Дмитриевна. — Бог вам судья. Вы сами выбрали мне мужа, и не мне судить, хорошо или плохо он поступал. Я тут учусь примеру матушки — она никогда не осуждала вас и не ругала, когда вы что-нибудь делали не так.

Марья Павловна обрадованно подняла глаза — в кои-то веки удостоилась похвалы от дочери — и даже не обратила внимания на дальнейший смысл слов.

— Но я могу его осуждать, — снова возвысил голос Дмитрий Акимович. — Я отдал, я могу и назад забрать…

— Нет, Бог соединил нас. Я не могу порочить своего мужа, он мне муж, и этим все сказано. Венец в церкви соединил нас. Вы помните, как я плакала и просила вас не отдавать меня ему. Вы решили, что будет так. Но теперь вы мне больше не можете приказывать, я теперь мужняя жена и могу подчиняться только его слову. Он уговаривал меня не оставлять детей и не ехать за ним в Сибирь, он слезно умолял меня не делать этого.

Все они замолчали. Как-то им в голову не приходила эта мысль. Они-то думали, он приказывает ей ехать за собой, а он отказывал ей в этом.

Над столом повисла гнетущая тишина.

— Вот видишь, он сам говорит, — неуверенно начал Дмитрий Акимович, — и дети опять же, и ты еще молода, будешь и в другой раз счастлива.

— Дети, — раздумчиво проговорила Наталья Дмитриевна, — что ж, если они вам в тягость, я отвезу их в Марьино, к свекрови…

— Ты что, ты что, — замахал руками отец, — что ж, мы детей не вырастим, что ли, внуки же ж…

— Какие вы у меня хорошие, — печально сказала Наталья Дмитриевна, — вы самые лучшие люди на свете, которых я только знаю…

Марья Павловна сразу же всхлипнула. Редко ей удавалось слышать от дочери хорошие слова.

— Но отец, если бы с тобой случилось несчастье, разве маман бросила бы тебя в горе и лишениях? Она всю жизнь с тобой, делит все радости и горести пополам. А разве я хуже маман? Она воспитала меня такой же, как сама, верная, преданная жена. Почему же вы думаете, что я могу быть плохой у таких родителей, как мои…

Защипало глаза и у Дмитрия Акимовича.

— Богом мы соединены и неразрывными узами, — еще печальнее сказала Наталья Дмитриевна, — позвольте и мне быть таким же хорошим человеком, как вы сами…