Зинаида Чиркова - Звезда печального счастья

Значит, уже приставил соглядатаев, значит, эти безболезненные и мгновенно действующие пилюли пустит в ход, если поймет, что брат не выполнил его воли.

Что ж, значит, надо бежать, и теперь же. Он собрал свой скудный скарб, повесил на шею ладанку с зашитым в ней кодом, сунул в карман ряски толстую пачку денег. Только вчера получил из завещанных матушкой малую толику. Хватит, чтобы переодеться в крестьянское платье, купить лошадь, а там ищи его, братец, велика Россия…

Как ни странно, но у Николая даже мысли не возникло, что брат может не выполнить его волю. Поэтому он и не приставил к обители своих соглядатаев, не намеревался он и возвращаться к мыслям о старшем брате, подвергавшем все государство опасности смуты и бунта. И только тогда, когда уже в Петербурге услышал он о смерти старца Серафима Саровского, о многотысячном скоплении народа у его гроба, вдруг ужаснулся. Что, если в той глуши Саровской пустыни кто-нибудь да признает Александра? На похороны старца ездили многие великосветские дамы и знатные дворяне, что, если брат откроет им свою тайну, что, если поднимет народ?

Да нет, успокаивал себя Николай, не сделает этого старший брат, слишком дорога ему участь всей династии, слишком уж он старается за нее, замаливает грехи всех предыдущих и будущих царствований.

Он усмехнулся. Никогда Николай не отличался набожностью, никогда не оставлял бала или маскарада ради молебствия или церковного праздника. Но кто знает, может быть, Провидение действительно устремило свои стрелы на династию Романовых, может быть, действительно виновны государи российские в морях и потоках крови, да так, что нашелся один из них, чтобы пострадать за Романовых, вымолить у Господа прощение им, прошлым и будущим?

Как бы то ни было, но он послал своего тайного агента с предписанием поискать, нет ли кого среди монахов, похожего на царя, и не зреет ли смута в этой глуши?

Агент донес, что ничего такого в пустыни не предвидится, что тут нет никого, кто хоть отдаленно был бы похож на Романовых, что все монахи низкорослые и нет среди них даже высокого человека, что обитель спокойна и занимается молитвами, сбором подаяний и пожертвований с сердобольных прихожан и богомольцев, довольствуется домашними чудесами, происходящими от могилы Серафима Саровского. Словом, принес вести утешительные, но и крайне неприятные — значит, не послушал Александр совета брата, не принял пилюли, ушел из пустыни и разгуливает теперь по российской земле…

Ну, а если разгуливает, то пусть сам на себя и пеняет. В срочном порядке принял строжайший закон о бродяжничестве — всех бродяг высылать в Сибирь, дав им предварительно по пятьдесят ударов розгами.

И в кандалах доставлять в места очень отдаленные, оставлять на поселение и предоставлять судьбе — выживут, значит, найдут работу, перестанут бродяжить, а нет — на то и существует полиция, чтобы заставить…

Однако много лет прошло, прежде чем он услышал отдаленные вести об Александре. Доложили ему, что в окрестностях города Красноуфимска Пермской губернии задержан странный человек, пожилой и высокий, туговатый на одно ухо, одетый в крестьянское платье, но с руками аристократически маленькими, верхом на красивой лошади. Было человеку лет шестьдесят, на вопросы он отвечал неохотно, сказал только, что зовут его Федором Кузьмичом и родства своего он не помнит.

Помня о законе про бродяг, жители деревни, где собрался подковать свою красивую лошадь старик, повели его в город на допрос, но и там старик ничего не рассказал о себе.

Но по закону должно было его наказать плетьми, что начальство и сделало и оставило в остроге до первой партии ссыльных, с которыми велено было отправить его в Сибирь…

Николай призвал младшего брата Михаила Павловича и осторожно дал ему понять, что знает легенду о старшем брате, слухи и молва до него докатились, и пусть съездит Михаил в острог Красноуфимский и познакомится там с бродягой и выяснит все о нем. Он только намекнул Михаилу, которого держали в отдалении от правды, не сказал ему, что видел Александра и, по всей вероятности, в острог попал не кто иной, как он.

Михаил очень удивился, получив от государя странные инструкции: буде человек не здешний, ничего о себе не скажет и если похож на Романовых, то пусть его сошлют подалее, а розгами пусть не наказывают.

Всю дорогу Михаил удивлялся странному поручению брата, но когда увидел в тюремной камере старца Федора Кузьмича, возникла в нем странная робость — будто и в самом деле старший его брат Александр, которого знал он мало и плохо, стоит перед ним в кандалах, натерших ему аристократически маленькие руки и ноги, в грязном тряпье и с лысой, отблескивающей головой.

Старец не открыл Михаилу своего имени, но прекрасно говорил с ним по-французски и немецки, уговорил великого князя не предавать начальствующих суду за розги и плети и просил только одного — предоставить его его собственной судьбе…

Михаил невольно как бы проник в тайну, однако даже брату не сказал ничего о своих подозрениях и до самой смерти никому не открывал своих тайных мыслей.

Николаю он доложил, что старец вовсе не похож на Романовых, что розгами его наказали хоть и напрасно, но за дело — бродяжит всю жизнь, а теперь выслан в Боготольскую волость Томской губернии и помещен на жительство в Казенный Краснореченский винокуренный завод и приписан к деревне Зерцалы. На работы его не назначают ни на какие, потому лет ему много и глядит старцем, но путь до деревни Зерцалы прошел бодро в железах и вместе с другими ссыльными…

Николай внимательно всматривался в Михаила, но не нашел в его глазах лукавства и стремления сохранить тайну и поверил младшему брату, что этот Федор Кузьмич не имеет никакого отношения к Романовым и даже не смотрится Романовым…

Правда, он не оставлял из виду этого старца и знал дотошно все, что с ним происходит. Но уверенности, что это брат Александр, у него уже не было. Что же сталось с ним, он так и не доискался — канул в воду. То ли последовал совету государя, и принял пилюли, и могила его неизвестна, то ли пошел бродяжить. Но раз объявился Федор Кузьмич и не похожий на всех Романовых, как уверил его Михаил, значит, и думать не о чем. Однако нет-нет да и закрадывалась у него мысль о брате. Но пока в государстве все было спокойно, нигде не просачивались слухи и молва об Александре — он перестал думать о нем…