Евгений Положий - Иловайск: рассказы о настоящих людях

— Тогда дай тридцатку, я денег людям дам — выедем!

— Нет столько денег у меня. Жена не соберет так быстро, нужно дней пять хотя бы, ты попозже подойди.

На том и порешили.

Кабан остался доволен таким окончанием разговора — он не отрезал все веревочки, мог в любой момент обратиться за помощью и в тоже время сохранял себя для ушломордого как потенциального денежного клиента, чем гарантировал некоторую безопасность. Последнее обстоятельство, очевидно, не стало тайной в больнице, и после первого сентября к нему в коридоре обратилась молодая дородная женщина с оценивающим взглядом, из тех, на которых держится если не мир, то жизнь в маленьких городках и больших семьях точно:

— Солдатик, а зайди сюда.

— Зачем?

— Спасать тебя будем.

Кабан зашел в женскую палату, и на него тут же воззрилось несколько пар любопытных глаз. Не понижая голоса, спасительница заговорщицки произнесла:

— Семнадцать!

— Что, не понял?

— Тысяч. Семнадцать тысяч, и мой муж довезет тебя до границы с Белгородской областью!

— А как?

— Через Россию.

— Спасибо, я поговорю с женой, может, и соберем столько...

Из этих разговоров Кабан сделал для себя один неутешительный вывод — его пребывание в больнице стало общеизвестным фактом. Единственное, о чем местные наверняка не догадывались — это место, где он прячется. Но рано или поздно, как показал случай с ушломордым, все равно кто-то вычислит, откуда он приходит и куда возвращается, имелось бы желание. Кабан не верил в добрые намерения людей, но он верил в их инертность и равнодушие к окружающему миру и в неуемное желание легких денег. Характер и поведение, по его наблюдениям, большинства местного населения определялись, прежде всего, этими факторами, а уж потом отношением к украинским военным, Украине, «дэнээр», России и всему остальному. Хотя Россия все же в умах большинства занимала превалирующие позиции — Россия светилась мечтой, как некое Эльдорадо, которое принесет счастье после совершения минимальных усилий, а может быть, даже и без таковых. Эти люди смотрели на него не как на врага, не как на защитника, не как на больного или раненого. Они смотрели на него как на совершенно чужого — из другого мира — человека, который оказался здесь случайно, оказался в беде, и на этой беде, раз уж чужак здесь, не зазорно заработать — с него не убудет, а семье польза. В больнице кормили очень плохо, Кабан не доедал и сильно похудел, но сколько бы раз он не проходил по коридору мимо холодильников или людей, несущих домашнюю еду, которая так вкусно пахла, ни разу ни один человек не предложил ему даже худого бутерброда или печенья. Кабан ни на кого не обижался и не ждал помощи. Все, что он хотел от этих людей — молчания, за которое он платил надеждой на быстрый и легкий заработок. Сохранять такой хрупкий баланс долго невозможно, это Кабан также хорошо осознавал. Через несколько дней они поймут, что он просто тянет кота за хвост, тянет время, и тогда ловушка захлопнется — он станет никому не интересен, более того, на него будут злы, как на сундук, который оказался пустым.

Уже который день, лежа под трупами, он закрывал глаза и впадал в полузабытье: вспоминал дочку, жену, родителей, друзей, он идеализировал картины возвращения и будущей жизни, мечтал о том, как все вместе соберутся за одним столом и хорошо погуляют. Кабан раздумывал над тем, что надо бы родить сына, жена давно хотела второго ребенка, а он не соглашался, зато теперь он двумя руками, двумя ногами, ну и всем остальным, что шевелится у мужчины, только «за». Через дырочку в одеяле, пропахшем медицинским раствором и мертвечиной, с запахом которой он так и не свыкся, Кабан видел лицо убитого мальчишки, если верить сну — Артемки. Мальчик лежал около отца Вохи (Кабан не знал, как относиться ко сну, но для себя называл всех так, как услышал ночью), закинув руки над головой, будто действительно спал. Его детская кожа местами потрескалась и посинела, лицо распухло, но от этого стало еще невиннее и беззащитнее. Кабан попытался представить, какого цвета у Артемки глаза, как он говорит, как смеется, как играет в футбол, как ходит с отцом на рыбалку и охоту... Здесь воображение Кабана запротестовало, он не хотел представлять ребенка с оружием в руках. Нет, он не стал пацифистом, и его желание воевать и уничтожать врагов никуда не пропало, невзирая на все неприятности, которые обрушились, однако что-то новое возникло в душе, и он очень хорошо это ощущал и осознавал.

Сергея Петровича и Александра Павловича, обеих старичков, забрали с утра на четвертый день. Привычно зазвенели ключи, загрохотали в тамбуре ботинки работников похоронки, зацокали каблуки, открылась дверь, и в вагон вошли синие больничные штаны и длинное темное платье, под которым угадывались молодые стройные крепкие ноги.

— Я за дедушкой, — сказали ноги.

— Как фамилия? — попытались спросить сухо, но не смогли, синие больничные.

— Демидов Сергей Петрович.

— Год рождения?

— Тысяча девятьсот двадцатый.

— Пожил ваш дедушка!

— Да, три войны прошел.

— Три?

— Ну, да, три: финскую, Отечественную и японскую.

— Девятьсот пятого? — попытались пошутить синие больничные.

— Давайте к делу, — темное платье и длинные молодые ноги не оценили шутки. — Мы с главврачом по телефону договаривались, что привести дедушку в порядок можно прямо тут. Я только приехала, всего на один день, тут заниматься похоронами особо некому, так что мы быстро домой, попрощаться, а потом сразу на кладбище.

«Только не это, — подумал Кабан, — ни кашлянуть, ни... Где они будут это делать?»

— Ну, не знаю, насколько будет удобно, здесь запах не очень, сами чувствуете — кондиционер не работает, исправить некому, а на холодильник у больницы денег нет... — как-то неуверенно сказали синие штаны. «Волнуются. Что-то не похоже на них», — отметил Кабан.

— У меня тоже нет. — Темное платье не было настроено на долгие разговоры.

— Чего нет?

— У меня тоже — на ремонт кондиционера и новый холодильник для вашего вагономорга — денег нет, — уточнило, раздражаясь, темное платье.

— Но благотворительный взнос...

«А, вот почему синие брюки заикаются — денег хотят», — смекнул Кабан.

— Сколько?

— Да ради бога, это же благотворительный взнос, кто сколько даст. Обычно дают триста.

— Гривен? — уточнило платье.

— Ну, пока не рублей, — уточнили синие больничные.

Платье щелкнуло сумочкой и отдало деньги, синие больничные заискивающе всхлипнули:

— Вот на той полочке располагайте дедушку, пожалуйста. Заходите ребята, тяните его аккуратно туда, переступайте наших несчаст­ных, да, столик можно поднять, если нужно.

— Сколько это времени займет? — Темное платье расслабилось, но не подобрело.