Евгений Положий - Иловайск: рассказы о настоящих людях

— Минут тридцать, не больше, — ответили черные штаны из похоронного.

— Хорошо, я на улице подожду. Тут кафе рядом есть? Мне бы выпить чего-нибудь, желательно, покрепче. Запах здесь у вас...

— А пойдемте ко мне, у меня коньячок, — предложили, повиливая штанинами, синие больничные. — В холодильничке.

— А пойдемте! — Молодые загорелые ноги резко развернулись к выходу, и Кабан увидел упругие блестящие голени. — День впереди тяжелый.

— И жаркий, — поддакнули синие больничные.

Кабану показалось, что он даже расслышал, как у санитара от предвкушения коньячного удовольствия зашевелились пальцы на ногах.

— Слышь, Грек, а ты чо девке про полчаса прогнал? Тут же работы — на семь минут. Дед нормальный вполне, раз-два подправить — и дело с концом.

— Ага, братан, по полштуки она нам за семь минут, думаешь, отвалит? А за полчаса — отвалит. Время при контакте с женщиной — фактор решающий, скорострелов никто не любит! Так что доставай причиндалы, давай деда красить.

Мужики засуетились вокруг Сергея Петровича, достали инструменты и принялись за работу. Кабан лежал тихо, старался реже дышать и думать о чем-то своем. Вдруг он услышал характерный шелест целофанки от сигаретной пачки и щелчок зажигалки, в морге запахло крепкими дешевыми сигаретами. Кабан судорожно икнул, стараясь не шевелиться и не шуметь, и еле сдержал стон — курить захотелось неимоверно.

— Эй, ты что-то слышал? — Похоронщик оторвался от лица старика.

— Что слышал? — Второй сосредоточенно откупоривал чекушку.

— Ну, вроде как икнул кто-то.

— Я не икал, — «шпок» — откупорилась чекушка.

— То есть это не ты икал?

— Да нет, то есть да — это не я икал. То есть, нет. Короче, это бутылка икнула, гы-га-га!

— Тише ты! Не пались. Спрячь чекушку, я еще не закончил дедушку украшать.

— Да ладно тебе, давай уже.

Кабан услышал, как мужики отхлебывают из бутылки — полку, где лежал Сергей Петрович, он не видел и, что там происходило, мог реконструировать только по звукам. «Как слепой индеец ночью в прериях», — подумал Кабан, когда-то в детстве он любил читать Фенимора Купера.

— Слушай, а чо этих не забирают, из «дэнээра»?

— Так некому. Они вроде бы и не наши, но в тоже время вроде бы и наши, а забрать некому.

— Это как?

— Ну, не местные они, россияне, с Урала откуда-то, типа разведка «Новороссии». Неудачно зашли.

— Все семеро?

— Не. Вот этот, который помоложе, я слыхал, наш, местный, иловайский, а мальчонка — сын его. Попали под минометы, их всех вместе и накрыло.

— Бля, укропы — фашисты! Детей не жалеют!

— Да разве ж они кого пожалеют? Всем кишки вынут! Видал, что по ящику Россия показывает?

Кабан затаился изо всех сил, понимая, что одно неосторожное движение, один вздох сейчас его выдаст, и все усилия последних дней и ночей, вся его пруха закончится — сдадут с потрохами. Он набрал полный рот слюны, чтобы прогнать вкус курева, и попытался сосредоточиться на лице дочери: длинные темно-русые волосы, которые она так красиво расчесывает перед зеркалом, карие глаза, но вдруг неожиданно переключился на свой отряд: а как там пацаны? Он вдруг осознал, что за все это время лишь пару раз вопрос о судьбе товарищей отчетливо звучал в его голове. От жены он знал, что отряд вышел в Мариуполь — и вроде бы без потерь, но что и как, подробно не расспрашивал. Теперь Кабан понял причину — он гнал от себя этот проклятый вопрос: как они могли его оставить? Нет, как военный человек он понимал, что свобода и жизнь сорока четырех человек, целого отряда — о трех пленных пограничниках, которых взяли в Амвросиевке после отхода отряда, ему рассказала Нюся — важнее, чем жизнь и свобода одного, а значит, командир поступил правильно. Но почему его не предупредили? Не дали шанса уйти? Не дали вообще никаких иных шансов, чем попасть ему, пулеметчику, в плен? Можно ведь было позвонить по обычному телефону в больницу, если не успевали приехать... Кабан не находил ответа на эти вопросы, но для себя решил на пацанов зла не держать, выберется — спросит, как обстояло дело. Он не верил в злой умысел, слишком много хороших товарищей у него осталось в отряде.

По тамбуру зацокали каблуки, и Кабан снова увидел знакомые ноги и край темного платья. Похоже, ногам и платью понравилось в гостях у синих больничных штанов, потому как каблучки цокали бодро и звонко.

— Ну, что, ребятки, управились?

— Готов ваш дедушка.

— Выносите, машина ждет.

— Так а...

— ...денежка? Денежка, ребятки, по доставке, никакого самовывоза.

— Да вы посмотрите, какой дед красавец стал, мы ж старались!

— Все получите. Но по факту, как договаривались.

Похоронщики выкинули сигареты, поплевались, угрюмо взялись за края одеяла и поволокли Сергея Петровича к выходу. Когда они вышли, у Кабана возникло огромное желание выползти наружу, найти и докурить бычки, которые они побросали на пол вагона. Пожалуй, его остановило только чувство самосохранения — в половинках мутных окон то и дело мелькали чьи-то ноги, да и последний старичок, судя по всему, сегодня же ждал депортации.

Примерно через час синие больничные штаны привели ярко-синие, с белоснежными потертостями, слегка расклешенные, по моде семидесятых, джинсы, которые принадлежали, насколько Кабан мог определить по голосу, человеку лет пятидесяти пяти-шестидесяти.

— Я за отцом. Селиванов Александр Павлович, тысяча девятьсот тридцатого года рождения.

— Да-да, я в курсе, Андрей Александрович.

— Спасибо, что позвонили. Еле добрался из Сибири. Через Москву летел, потом поездом, а тут война... Черт знает что.

— Это главврачу спасибо, он ваших родственников в Николаеве нашел...

— Да, младший брат... Он документами сейчас занимается, тоже здесь.

— На сколько похороны?

— На двенадцать, так что надо поспешить. А кто это в камуфляже? Военные?

— Трудно сказать определенно, Андрей Александрович. У нас теперь так: сегодня военный — завтра гражданский, а послезавтра — снова с автоматом бегает.

— Что те душманы.

— Ну, можно и так сказать.

Кабан лежал и удивлялся — первый раз при нем синие больничные штаны нормально разговаривают с человеком, ничего от него не хотят, не ерничают и не выклянчивают деньги. Наверное, какой-то особо уважаемый человек этот Андрей Александрович, хотя и не проживает здесь давно уже, видимо.

— А что это у вас такое с моргом? Покойники — в железнодорожном вагоне, как на станции.

— Так, по сути, если подумать, станция и есть, — ответили синие штаны.

— Что? — не поняли джинсы.

— Наиболее дешевый вариант, не на улице же им лежать. Денег государство совсем мало дает, вот, видите — пришлось даже ставку сотрудника морга сократить — некому трупы по полкам раскладывать. На холодильник у больницы тоже денег нет, а кондиционер сломался, починить некому...