Евгений Положий - Иловайск: рассказы о настоящих людях

Вечером пришли Нюся и Женя с хорошими новостями. Во-первых, все сепары, которые зашли в Амвросиевку 25 августа, отправились на передовую, в городе остался лишь небольшой отряд из-под Снежного.

— Так что теперь, Серый, тебя вряд ли кто-то будет искать, если никто не настучит конкретно, конечно, — сказала Нюся. — Эти ходят с автоматом в одной руке, с бутылкой пива — в другой, только и знают, что девок щупают. Если хочешь, можешь перебираться наверх в палату, а то тебя тут и прикрыть уже некем.

Кабан подумал и отказался:

— Я внизу полежу. Тут привычнее. А людей подвезут скоро.

Во-вторых, ситуация на фронте успокоилась — украинцев побили изрядно под Иловайском — по телеку только об этом и говорят, но дальше Волновахи сепары и россияне не пошли. Сейчас вроде бы идет речь о том, что подпишут мир, по которому обменяют пленных и разрешат забрать убитых.

— Так, может, Серый, сейчас самый раз в плен пойти?

— Нет, в плен не пойду, — Кабан оставался непреклонен и до последнего верил, что обязательно найдется какой-нибудь выход. Судьба человека сама по себе так устроена, считал он, что всегда оставляет ему маленький зазорчик между жизнью и смертью. Другое дело, видит этот зазорчик человек или нет, способен в него протиснуться или стал слишком большим и неуклюжим, сможет выгрести в нужную сторону или понесет его по течению. Но зазорчик должен иметься всегда, у каждого человека, даже самого негодного и непригодного к жизни.

— А где Викуся? — спросил Кабан. — Что-то не видно ее давно.

— Она с сепарами ушла.

— Как ушла?

— Медсестрой.

— Как так? Не может быть! — Кабан удивился и посмотрел на Женю. Парень отвел взгляд в сторону. — Она же за Украину!

— Да очень просто, Серый, — отвечала Нюся. — Сошлась с наемником-чеченцем, влюбилась. В больнице все равно денег не платят, город маленький, жить тут такой девушке, как Викуся, трудно и нудно. Семьи нет, перспектив нет, надежд на лучшую жизнь — тоже нет. А там любовь, война, романтика, как в кино, по четыре тысячи в месяц обещают. Так почему не пойти?

— Не понимаю я. А как же Украина? Она же мне помогала, Жека по ней сохнет!

— Главное, чтобы до дна не высох. Украина как-то и без Викуси обойдется. А тебя мы и без нее отсюда вытащим. Да, Жека?

— Кабан, я тоже не понимаю, — отозвался Жека. — Почему она со всеми, кто хотел, спала, а со мной — нет? Я же единственный, кто ее любит, я за нее готов... — Еще немного, и парень бы расплакался.

— Т-ссс, — приложила палец к его губам Нюся и приобняла. — Ничего вам мужикам объяснять нет смысла, не поймете. Она тебя берегла, дурачок. Викуся рано или поздно все равно бы ушла, и что бы ты, Жека, потом делал? Вешался?

Третья новость состояла в том, что отец Кабана договорился со своим другом Виктором Тимофеевичем об операции по его спасению. Тимофеевич жил в Крыму, в Бахчисарае, где долгое время служил командиром части. Имел дачу под Евпаторией, куда отец пару раз возил в гости всю семью на отдых — дружили и служили вместе они много и давно. Десяток лет назад Тимофеевич благополучно вышел на пенсию и наслаждался жизнью: рыбалка, огород, пляж. Менять такой благополучный уклад из-за российской аннексии Крыма не имело смысла — он провел здесь всю жизнь, поэтому легко поменял украинский паспорт на российский. Отец позвонил Тимофеевичу и напрямую изложил суть дела:

— Заберешь сына?

Тимофеевич согласился сразу, от вознаграждения отказался, договорились, что возьмет деньги только за бензин. План состоял в том, что Тимофеевич на своей машине через Керченскую переправу приедет на пропускной пункт «Успенка» с российской стороны и заберет оттуда Кабана. Задача Кабана — в установленный день и час добраться на ПП на российскую сторону. Куда ехать потом, будет видно, главное, пересечь границу и сесть в машину. Возможно, этот план имел свои недостатки, но другого Кабан не имел. Он хорошо видел, как устали Нюся и Женя от постоянного напряжения, как с каждым днем все сложнее им даются усилия по заботе о нем, как подкосил их Викусин уход в отряд к сепаратистам. Кабан понимал, что терпение даже самых добрых людей в мире имеет свои пределы, что всем нужен отдых. Он и сам держался из последних сил, боялся предстоящей ночи и снов, в которых к нему могут прийти эти пятеро в камуфляжах с покрывалами-плащами на плечах и усадят с собой играть в секу на жизнь и смерть, а потом спросят: «Где ты спрятал свой пулемет, Кабан?» Защитить его теперь некому — Смеляков Воха и его сын Артемка отправились в последний путь, и Кабан снова почувствовал, как под сердцем засосала тоска и безысходность. «Нужно сваливать, — решил он, — и как можно быстрее».

— Напиши матери, что девятого с утра я буду готов. Пусть Тимофеевич ждет меня на «Успенке» с восьми до десяти.

— Послезавтра?

— Да, послезавтра. Женя, попроси отца зайти завтра вечерком, мне его помощь нужна будет.

В голове Кабан уже точно знал, как нужно обставить побег: с утра они со Степаном выходят на семичасовую маршрутку, тут от больницы до остановки недалеко, метров сто, максимум, к восьми пересекают пункт пропуска и вместе ждут Тимофеевича. Из Евпатории, где обитал в это время года Тимофеевич, до Керченской паромной переправы — около 250—300 километров, от переправы до «Успенки» — еще километров 500. И хотя Тимофеевич — водитель со стажем, Кабан понимал, что дорога — штука не предсказуемая, поэтому давал плюс-минус два часа. Конечно, идеальный вариант — это когда он переходит границу, а Тимофеевич уже на месте, но зачем загадывать? Будет как будет. Степу с собой он хотел взять на всякий случай. Все-таки местный, знает людей, знает дорогу, не раз бывал на той стороне, да и подозрений меньше: «Кто это там идет? — Да это Степан с каким-то мужиком» — примерно так он себе представлял роль военного пенсионера в предстоящем побеге. Засыпал Кабан в хорошем настроении, впервые за последние три недели.

Утром в морг практически одновременно поступили два новых постояльца: женщина средних лет — инфаркт; и бомж, которому собутыльник раскроил голову штыковой лопатой. Что бомжи делали со штыковой лопатой, осталось загадкой для Кабана. Женщина показалась ему тяжелой, он чуть не охнул от неожиданности, когда ее не очень нежно положили сверху на сепаратистов. Пахла она церковью, ладаном и смирением со своей судьбой. «Певчая в хоре», — то ли послышался из тамбура отрывок разговора, то ли действительно сказали, то ли сквозняк взбил тишину в слова. У бомжа практически полностью отсутствовала левая щека, а на куске кожи болталось разорванное ухо, и хотя кровь из ран уже не капала на пол, зато воняло от него мочой и мусоркой нестерпимо.

После процедур, которые переносились последние дни сравнительно легко, перед уходом, Кабан решил, что будет правильно зайти к главврачу. Одно его слово могло выдать Кабана и привести к гибели, однако доктор почему-то не сдал его, остался нейтральным благородным наблюдателем, а как врач, можно сказать, спас здоровье.