Абрам Каган - Преступление и совесть

Лишь когда начал угасать дневной свет, стирая грани домов и сливая их, дома, в одну темную массу, когда исчезли тени, Грузенберг вспомнил, что договорился о встрече с местным адвокатом Григоровичем-Барским — прогрессивным и в высшей степени порядочным интеллигентом, которому прекрасно были известны проделки местных «союзников». Да, необходимо встретиться с ним и поговорить, это очень важно и полезно для предстоящего дела.

Встреча адвокатов произошла в доме Григоровича-Барского, проживающего недалеко от городской думы.

— Очень рад видеть вас у себя, Оскар Осипович! — встретил Грузенберга хозяин.

— Приветствую вас, Дмитрий Николаевич, в вашем доме.

В завязавшейся беседе Григорович-Барский рассказал о некоторых проделках студента Голубева и его своры, о добрых намерениях следователя Фененко в деле разоблачения подлинных преступников, а также о действиях Чаплинского. Перед Грузенбергом возникла яркая картина всего происходящего в Киеве в связи с делом Бейлиса.

— Не считаете ли вы, Оскар Осипович, что, если процесс действительно будет организован, следовало бы пригласить защитником также Николая Платоновича Карабчевского?

Грузенберг задумался: как лучше ответить на заданный вопрос?

— Я думаю, — заговорил он наконец, — если Чаплинский затянет дело подготовкой ложных показаний, чтобы оправдать ритуальную версию, тогда, несомненно, вызовутся защитниками не только Карабчевский, но и другие видные петербургские адвокаты. Зарудный уже разговаривал со мной об этом. Мне бы хотелось, чтобы вмешался Короленко, — для нас это было бы выигрышно, а для черносотенцев сильным ударом. О воззвании к русскому обществу вы, безусловно, уже слышали. Оно скоро появится во многих либеральных газетах.

И Грузенберг рассказал о своих последних встречах с Короленко.

— Мне думается, что на Мултанском процессе Владимир Галактионович исчерпал себя. К тому же он много занят литературными делами, — отозвался Григорович-Барский.

— Верно. Редакция «Русского богатства» занимает все его время. Сам Короленко жаловался мне на это. Кроме того, он хворает последнее время, не молод уже… — добавил Грузенберг.

На столе весело распевал небольшой тульский самоварчик, своим шипением внесший в теплую атмосферу дома еще больше уюта.

— А знаете, Дмитрий Николаевич, — неожиданно заговорил Грузенберг, — когда я еще был студентом юридического факультета и мечтал о своей будущей адвокатуре, я уже тогда думал, что необходимо научиться оперировать железным хлыстом закона, уметь хлестать им председателя суда, если он забудет об объективности, высечь также прокурора, собственного удовольствия ради уничтожающего свою жертву. И еще одно: знаете, что толкнуло меня на путь защитника? Однажды, еще в бытность студентом, возле нашей квартиры в доме Широкого на Крещатике, я приметил зимой оборванного старика с посиневшим от холода лицом и покрасневшими глазами. Я забрал его к нам в дом, и он рассказал мне о своей страшной судьбе. Понимаете, произошла судебная ошибка. Молодой ревностный прокурорчик осудил его за то, что он, желая жениться на любимой девушке не своего ранга, украл у родного отца пятьдесят рублей. Вы слышите — у родного отца пятьдесят рублей! Какое преступление против морали и семейного приличия! Он провел десять лет на каторге за нарушение закона о морали. Ужасно! Как писал Лев Николаевич Толстой — «бог видит правду, да не скоро скажет». Я запомнил эту ужасную историю. Если вы забыли ее, я вам напомню.

— Помню, как же, Оскар Осипович.

— Так вот тогда я решил вооружиться знаниями, чтобы железным хлыстом закона безжалостно хлестать продажных председателей суда и двуликих прокуроров. Будьте уверены, такие еще не перевелись и в наше время.

Чаплинский торжествовал. Ему казалось, все уже готово, чтобы в судебной палате провести утверждение обвинительного акта против Менделя Бейлиса и поставить его перед судом. Особенно имея такого свидетеля, как Козаченко, и такого эксперта, как профессор Сикорский. Правда, следователь Фененко начал колебаться в своих убеждениях по поводу виновности Бейлиса. Но с ним уже справились — он фактически отстранен. Не в нем дело, он не более как пешка в этой игре. Важно протащить обвинительный акт в судебной палате. Необходимо только доказать, что следствие закончено, и можно считать Бейлиса виновным. Потом все пойдет по законным рельсам, окончательный удар по Бейлису будет нанесен на самом суде.

Да, следует поспешить, ведь неугомонный журналист Бразуль-Брушковский и пристав Красовский поднимают шум по поводу их нового открытия: они настаивают на том, что в убийстве виновна Чеберячка, а это и повлияло на следователя Фененко. Он испугался. А кого испугался? Чаплинский никак не поймет: перед кем он струсил?

Но и сам Чаплинский тоже опасался, что пресса поднимет шум по поводу заявления Бразуль-Брушковского. Прокурору известно, что у сенсаций сильные и быстрые крылья, а что уж говорить о подобного рода сенсации: воры, «малина», женщина с цыганскими глазами и цыганской хваткой. Черт бы побрал этих журналистов, сующих свои носы куда не следует! Таков Бразуль, таков и тот Гвоздев, выманивший у него интервью.

Собственно говоря, думает прокурор, если уж очень понадобится, можно прибегнуть к старому испытанному средству: негодных снять с весов — и точка… Нужно только намекнуть Голубеву с его парнями — и муха не чихнет. «Хотя… — горячий прокурор сам прервал свои размышления, — действовать нужно крайне осторожно, чтобы не вызвать подозрений. Носы у журналистов гораздо острее, чем у наших шпиков…»

И тут уж совсем разыгралась прокурорская фантазия! Он уже видел грандиозный процесс, на скамье подсудимых — еврей с черной бородой, — персонаж, на котором он и надеется сделать карьеру. Разве его интересует Бейлис? Весь этот народ следовало бы посадить на скамью подсудимых! Он, Чаплинский, выполняет теперь волю министра Щегловитова, Маркова-второго, Пуришкевича, волю «союзников» и… коронованного монарха. В ушах прокурора звучит царское магическое слово «действуйте», и действия прокурора становятся более энергичными…

Сообщение к заседанию судебной палаты на 20 января готовил Куровский Василий Павлозич. Все будет юридически обоснованно. Сообщение прозвучало более веско, если б его взял на себя Леонтий Иванович Шишов, тот сделал бы это по-научному, так сказать, но он чего-то мнется, Шишов. Чем он недоволен? Нужно бы покопаться в его душе, он, возможно, заражен либеральными идеями. Взял бы Шишов на себя сообщение, тогда полтавский отшельник, кудрявый Владимир Короленко со своими коллегами — Горьким, Андреевым и, как их там звать, либеральными профессорами, могли бы писать свои воззвания к русскому обществу. И сколько б они ни писали и ни трубили в еврейских газетах «Речь», «Киевская мысль», все равно ничего бы не получилось. Да мы всех их опередим и отдадим Бейлиса под суд! А на самом процессе можно будет так повернуть дело, что все эти воззвания к русскому обществу останутся лишь ничтожными бумажками. Подумаешь! «Русское общество»… Несколько писак и два-три сморщенных старых либерала, из которых уже песок сыплется…