Александр Малышев - Ветры Босфора

- Я думал, «Махмуд» в самом деле на Махмуда похож. А он, ребята, на меня похож! Я - бочка, и он - бочка. Ребята, корабли брали, а бочку-то не возьмем?

Воскобойников засмеялся нервно и возбужденно. Потом, когда все кончится, лейтенант в Сизополе сто раз перескажет эти слова. И они станут очередной легендой о Скаловском, флотским фольклором, притчей. Прозвучат в офицерских кают-компаниях, в матросских кубриках, на баках и ютах. И будут вызывать уже не нервный и возбужденный смех, в котором ожидание боя, а хохот, гогот, восторг:

- Я - бочка, и он - бочка. Ребята, побратаемся с Махмудкой?

Двое суток Пендераклия была в сизом дыму, пропарываемом оранжевыми всполохами сотен выстрелов. Грохотали батареи фортов. Грохотали батареи кораблей. Турки защищались яростно и изобретательно. К концу первых суток Скаловский понял: не иметь ему «Махмуда» в качестве призового судна. Но это только распалило его желания. К исходу первых суток почти все батареи фортов были подавлены.

Оставалось подавить всего два орудия левого форта. И тогда «Махмуд» будет прикрыт всего линией мелких кораблей, - как султан во дворце хлипкой дворцовой стражей. В десятом часу утра линейный корабль «Норд-Адлер» устремился в устье бухты между двумя фортами, батареи которых молчали. Но вдруг поросший кустарником берег, вчера совершенно безопасный, окутался дымом и грохнул залпами скрытых, молчавших до поры до времени батарей. «Норд-Адлер» за один залп получил столько ядер в правый борт, сколько не получил за весь вчерашний день. На корме вспыхнули пожары. Убило рулевых. Корабль повело, и слышен был болезненный скрип во всем его корпусе и рангоуте. А с берега все обрушивались на него смерчи огня. Скаловский еще раз убедился в том, что турки умеют защищаться не хуже, чем нападать. И тогда решил: спустить на воду две шлюпки. Пусть вызовутся охотники, - нужны самые отчаянные смельчаки, те, у кого морская лихость в крови. Такие нашлись. Одну шлюпку, как брандер, загрузили горючей смесью, пропитанными смолой и нефтью кранцами, ветошью. Вторая шлюпка - шлюпка-спасатель. Неприметные в дыму, обе скользнули в устье бухты. До «Махмуда» оставалось метров пять-семь. Охотники подожгли смесь, попрыгали за борта. Шлюпка - пылающий факел - продолжая движение, устремилась к кораблю. «Султан» занялся оранжево-дымным пламенем. Ветер колыхал пламя, разбрасывал искры во все стороны. Словно вся бухта горела.

Русская эскадра отошла и с внешнего рейда долго наблюдала за пожаром, в яростном огне которого «Махмуд» сгорел весь, - от верхней палубы до киля.

На обратном пути отряд Скаловсхого зашел в Акчесар, - городок вблизи Пендераклии, славившийся своей судостроительной верфью. Разведка доносила, что на стапеле верфи стоит уже готовый к спуску фрегат.

Фрегат был расстрелян с близкого расстояния, забросан брандскугелями. Сгорел. И вместе с ним сгорел стапель.

1829 г. Командуя отрядом из 3 кораблей, 2 фрегатов и 1 брига, сжег под крепостью Пендераклия стоявшие на рейде 1 корабль, 1 транспорт и до 15 мелких судов.

Этим бригом с составе эскадры Скаловского был бриг «Меркурий». Так команда «Меркурия» тоже «побраталась» с султаном.

«Скаловского - в контр-адмиралы. И дать 40 крестьян».

Не каждый день русские корабли топят такого «султана», как в Пендераклии. Тут и крестьян надо пожаловать.

Но так и не стал Иван Семенович Скаловский добропорядочным усердным помещиком. Вскоре после Пендераклии был переведен на Балтийский флот, где командовал I-ой бригадой 3-ей флотской дивизии.

Двадцатого августа тридцать шестого года он скончался.

Гнев султана опаснее извержения вулкана.

Осман- паша, верховный адмирал Порты, и Ахмет-паша, командующий Черноморским флотом, стояли перед Махмудом II, опустив головы. Кожей чувствовали презрительные взгляды везиря и реиса-эфенди [34]. Рядом с ними у стены стоял длинный англичанин, рыжеволосый, с лицом в веснушках, -лейтенант Слэд. Считалось, что лейтенант бросил службу в Англии и теперь просит защиты и службы у Махмуда. Осман-паше было особенно неприятно, что в свидетелях его позора европеец.

- Собаки! - кричал Махмуд на адмиралов. - Я давно говорил о вас: сколько собаку не перекрашивай, она не станет львом!

Ахмет- паша был уже пожилым человеком, жизнь отдавшим флоту. Известие о Пендераклии уложило его в постель. И только приказ Махмуда явиться поднял.

Осман- паше вспоминать не хотелось, как они, два адмирала, пересекали дворцовую площадь. Пробирались, как по просеке в лесу, охваченном пожаром. Шутовской визг, свирепые голоса дервишей, взывающих к расправе, рев толпы, готовой здесь же осуществить суд, -раскаленный ненавистью воздух, которым и здоровому дышать невозможно.

Толпа поносила адмиралов, Осман-паше кричали в спину, что он трусливый пес с поджатым хвостом. А Ахмет-паше даже в лицо: «Ахмет попуджи», «Ахмет-попуджи». «Попуджи» - сапожник. Память людская - скверна незаживающая, язва незатягивающаяся. Стамбул, оказывается, помнил, что адмирал в шестнадцать мальчишеских лет был учеником у сапожника. А какой храбрости можно ждать от сапожника?

От резкого голоса султана Ахмет-паша опять ощутил стеснение в груди. Осман-паша почувствовал на мгновение на своем плече его навалившееся плечо. Он переступил с ноги на ногу так, чтобы понадежнее поддержать Ахмет-пашу. Слабость дряхлеющего адмирала не укрылась от зорких глаз Махмуда. «A-а, беззубая гиена! Командир Черноморского флота хватается за сердце и трясется, едва услышав мой голос. И такой смеет командовать флотом!» Словно земля, подымаемая могучими глубинными силами, послала новый толчок, вулкан грохнул, выбросив на адмиралов лаву огня. Смуглое лицо Махмуда побагровело. Он кричал, что он знает, что надо сделать с такими трусливыми собаками, как два его адмирала. Он прикажет зашить обоих в мешки и бросить в Босфор. Но прежде оба увидят, как он раздаст их жен дервишам. А сыновьям их выколят глаза на их глазах!

До той минуты Осман-паша не чувствовал никаких неудобств со своим собственным сердцем. Но тут и у него сердце зашлось, пропустило удар. Он-то знал, сколько бы Махмуд не привечал европейцев, в гневе он не европеец, он мусульманин. И глаза сыновьям выколет. И жен раздаст грязным, нищим дервишам. Те, получив нежданный дар, в тот же день уйдут из Стамбула. Никому их потом не найти.

Понимая, как плохи дела, Ахмет-паша собрался с силами.

- Повелитель! - проговорил он. - Повелитель! Если ты допустил меня, низкого, до света очей твоих, пронзающих небосвод, разреши, чтобы слово мое дошло до слуха твоего!