Александр Малышев - Ветры Босфора

За всю ночь Осман-паша не проспал и двух часов. Хотя на «Селимие», как на любом флагманском корабле, был командир, - Курбан-бей, опытный капитан.

В шестом часу утра Осман-паша уже был на палубе. Ветерок начинал трепать туманные крепости. Пробивал в них бреши. Наскакивал на вершины башен и развеивал их.

- Вижу корабль! - вскричал сигнальщик с высоты марса.

Десяток труб направились туда, куда показывал матрос. Взбросил трубу к глазам и Осман-паша. В фантастической близости - как раз в просвете между двумя колоннами турецких кораблей - возник русский корабль. Осман-паша разглядел андреевский флаг и опустил трубу. Русский корабль был так близко, что его не надо было разглядывать через трубу. Можно было не только сосчитать его мачты - их было три - но даже пушки на его борту. И этот русский корабль был один-одинешенек. За ним не просматривалось ни двух-трех кораблей, которые обычно составляют дозорный отряд. Ни, тем более, кораблей эскадры, вышедшей в полном составе. Хочешь верь своим глазам, хочешь, не верь, но вот он, корабль врага в коридоре, образованном двумя линиями кораблей эскадры!

- Пезавенг… - прохрипел Осман-паша.

Все- таки он не мог до конца поверить своим глазам. И ему хотелось проверить свои глаза острыми глазами шута. А ну как все эти серовато-белые паруса -всего туманное наваждение? И этот беззвучно ползущий по тусклой глади моря корабль можно так же проколоть бушпритом, пройти сквозь него, как проходили через туманные замки и через туманные рощи.

- Барабанщиков! - во весь голос зыкнул Осман-паша. И сам удивился своему зычному басу, которого, как грозы, боялся весь флот. В последнее время он отдавал команды сиплым хриплым голосом, который сам ненавидел.

Первые барабаны ударили на «Селимие». Мгновение спустя их бой удвоили барабаны «Реал-бея». А через минуту умножили барабаны на бортах всего флота. О, Осман-паша знал, как подавляюще действует на нервы врага монотонный, заунывный бой огромных турецких барабанов, которые обтягивают шкурой волов только одной-единственной породы - сарыузунской. Знал, как действует, когда в такой близости черные глазницы орудийных стволов, в три яруса заполнивших порты «Селимие», в два «Реал-бея», и когда на всех шестнадцати судах эскадры орудий более восьмисот.

Русский корабль был добротен и прочен. Осман-паша ощупывал его взглядом и видел, это не дряхлая фелюга, отжившая срок. Очевидно, корабль бежал на Кавказ. На Кавказе воюют две армии. Видно, корабль спешил. Подняты все, решительно все паруса, и основные, и дополнительные. Но попробуй-ка, побеги, когда туман клочьями повисает на парусах, покинутых ветром.

- Пезавенга ко мне!

Но Пезавенг уже стоял за спиной Осман-паши. У Пезавенга было, кроме всех прочих достоинств, еще одно: он сносно знал русский.

- Пезавенг! Кричи, чтобы опускали паруса!

Кто- то сунул в руки Пезавенга рупор. И тот крикнул:

- Эй, сдавайся! Убирай паруса!

Барабаны всей эскадры били: на шести линейных кораблях, на трех фрегатах, на пяти корветах и двух бригах.

Сотни черных стволов глазами-глазницами примеривались к цели.

Осман- паша опять вскинул трубу. На борту русского корабля, вызванный вахтенным офицером, показался командир. Его стоило рассмотреть получше.

Капитан русских - большеголовый, быковатый мужчина. Эполеты на широких плечах привычны. Грудь крутая, пропитанная не пылью адмиралтейских канцелярий, а солью морских ветров. Командиры кораблей всех флотов - под чьими бы флагами ни плавали - в походах почти не спят. Разве дремлют. Корабль - что государство с замкнутыми границами. Командир в этом государстве за все в ответе. Быстрее всего, этот капитан в люстриновом сюртуке с золотыми эполетами не спал часов до трех, до четырех ночи. И вот теперь, когда его вызвали из его каюты, ему хочется крикнуть своему Пезавенгу: «Ущипни меня, Пезавенг! Ведь это наваждение тумана, все эти корабли с обоих бортов?» Впрочем, у русских командиров шутов нет. Даже у адмиралов.

Как сладко входить в думы, входить в чувства человека, который, пораженный бедой, обмер, стоит недвижно под наведенными орудиями! Осман-паше казалось, что он видит мозг этого русского до последней извилины, видит его душу, словно сам ее рисовал. Если корабль бежал на Кавказ, чтобы войти в крейсерские отряды, он мог иметь путь и прямее, держа курс на Батум. Но он спустился к Пендераклии. Капитан, быстрее всего, человек с самолюбием. И, честолюбивый, возбужденный победой своих товарищей, уязвленный неучастием в сражении, сам искал, не попадется ли ему по пути на Кавказ какое-то недобитое судно. Хотел схватиться с ним и победить. Одного не ждал смельчак - встретить не одинокое судно, а эскадру.

Что теперь он предпримет?

Пезавенг, войдя в азарт, орал оглушающе в рупор:

- Сдавайся!… Убирай паруса!…

Осман- паша вспомнил, какие тяжкие мысли отравляли его. Вспомнил, как, не приходя ни к какому решению, он и сам не знал, зачем утюжит море между Акчесаром и Пендераклией. Но теперь мозг его был так же светел, как зорки глаза. О, низкий смертный, не смей роптать на аллаха! Ибо где же тебе, червю земному, знать помыслы всемогущего? Не он, Осман-паша, держал эскадру между Пендераклией и Акчесаром, аллах держал его, Осман-пашу, здесь.

Так что же предпримет русский капитан? Палуба русского корабля полнилась офицерами и матросами.

Осман- паша в великом волнении наблюдал за своим главным врагом, капитаном.

Уйти русский не может.

Уйти ему не дадут.

Войти в бой и победить не может. Прежде чем на борту русского вспыхнет хоть один фитиль у карронады, корабль будет затоплен лавиной огня.

Или взят в абордажном бою.

- Сдавайся!… Сдавайся!… Убирай паруса! - орет Пезавенг таким голосом, что одному аллаху ведомо, как выдерживают его голосовые связки.

Победить русский корабль не может. Но погибнуть может.

Что же ты предпримешь, русский капитан?

Эфенди Чингиз глаза не сводит с капудан-паши. Один взмах руки - и левый борт «Селимие» изрыгнет огненный вал.

Осман- паша смотрит в трубу.

Крупноголовый, русский склоняет шею. Могучий и стройный, опускает плечи, на которых все еще мерцает золото эполет. Бравый, становится мешковатым.

О, аллах! Стоило жить не земле, чтобы увидеть эту минуту превращения!

Русский подымает руку.

Для чего подымает?

А ну как все-таки для того, чтобы отдать приказ бомбардирам: «Огонь!».

Рука двигается медленно… немотно… через силу…

Засуетились мачтовые матросы.

Дрогнул, как хохолок у нарядной птицы, верхний парусок. Как перышки у подбитой, подобрались нижние косые лиселя. Дрогнул брамсель. Дрогнул марсель. Андреевский флаг пополз вниз.

Не первый десяток лет ведет Осман-паша войны на море.