Александр Малышев - Ветры Босфора

- А ну, шевелись! Шевелись! На военном корабле бегают, а не ползают!

И на лице будет привычное вызывающе-веселое выражение.

- Ветерок-то славный, - пожелав доброго утра командиру и вахтенному, не без удовлетворения проговорил Скарятин. Засмеялся: - А хорошую мы набрали скорость. Шли бы в кильватер «Орфею», отдавили бы ему пятки!

- Не люблю я эти майские ветры! - поморщился Новосильский. - Ненадежны. С утра дует-дует ровный, только ты в него поверил, а он взял да скис.

- Уже близко, - не обеспокоился Скарятин. - Тут и в дрейф ляжем, так не беда.

Казарский держал трубу у глаз, вглядываясь в горизонт.

Зюйд чист. Солнце поднялось еще. Море из фиолетово-темного превращалось в синее, а полосами - в зеленоватое, малахитовое. Волнистое безбрежье дышало прохладою. Казарский повел трубу левее. И увидел облачко. Словно в дали-дальней кто-то, невидимый и неслышимый, выстрелил. Шли минуты. На линии горизонта, где небо сходится с морем, на равном расстоянии один от другого вспухали белые облака «разрывов». Но даль так и не донесла ни единого звука.

И когда Казарский внутренне дрогнул, догадавшись, что это за «облака» на горизонте, марсовый матрос, с высоты тоже через трубу смотревший на горизонт, крикнул:

- Вижу корабли!

- Сигнальщик! - окликнул Казарский. - Флаги: «Вижу корабли».

На «Штандарте» и «Орфее» тоже увидели. Выстрелили сигнальные

флаги.

- Барабанщиков! - приказал Казарский.

Вахтенный бегом бросился вниз, в кубрик.

Через минуту барабанщики Данилов и Майоров, флейтист Филиппов стояли перед ним.

- Тревогу!

Утренняя тишина - вдребезги. Топот десятков ног по трапам и на палубе. Свистки боцманской дудки, поторапливающие окрики унтер- офицеров, грохот ног бомбардиров, с разбега останавливающихся у карронад. И вновь тишина под парусами. Но уже совсем другая тишина, в ней тяжеловесная немота грозовой тучи. Недвижно застыли у снастей матросы, - по расписанию одни у фок-мачты, другие у грот-мачты. Застыли в ожидании команды те из них, кому предстоит взлететь по вантам на реи, чтобы поднять дополнительные паруса.

«Штандарт», не меняя курса, продолжал осторожное сближение. Турки были усмотрены в направлении зюйд-зюйд-ост и шли контр-галсом к крейсерскому отряду русских. Хотя почти не было сомнения в том, что впереди по носу вражеские корабли, а не свои, возвращающиеся после крейсерства у кавказских берегов, надо было вполне увероваться в этом. И только тогда, сделав разворот «все вдруг», лететь в Сизополь с донесением: «Турецкий флот в море».

- Из Пендераклии идут, - усмехнулся Казарский. - Нас там искали!

Скарятин улыбнулся.

- Долгонько в путь собирались! Ищи теперь ветра в поле.

На шканцах в полном сборе были все офицеры «Меркурия». Пять человек: капитан-лейтенант Казарский, лейтенанты Скарятин и Новосильский, мичман Притупов, поручик корпуса флотских штурманов Прокофьев. Вблизи шканцев, у бортов, боцман, унтер-офицеры, подшкипер, фельдшер, кое-кто из матросов. Все вперились глазами в горизонт.

- Вижу четырнадцать вымпелов! - доложил марсовый, матрос Орехов.

Солидный флот бросили турки на Пендераклию. Опоздали! Расторопнее надо быть. Поторопились бы, когда еще чадили головешки сожженного «султана».

Скарятин мгновенно проснулся. На его красивом, мужественном лице задор: вот славненько-то сейчас будет. Вдруг, нежданные, незванные, возникли перед глазами турок, уже обозленных Пендераклией; и исчезли так же внезапно, как возникли. У Притупова, быстрого в счете, губы в улыбке.

Еще и не разглядев, какого класса корабли, стараясь угадать, прибрасывает в уме, сколько может быть стволов на борту.

Штурман Иван Петрович Прокофьев, самый старший по возрасту из офицеров «Меркурия» - ему тридцать шесть - обеспокоился первым. Иван Петрович - человек без юмора. Храбрый и хладнокровный в бою, он, как все штурмана, всегда слишком озабочен. Признает лихие улыбки только тогда, когда опасность позади. Суеверный, преждевременные считает дурной приметой. В лейтенанте Новосильском Прокофьев нашел единомышленника. Новосильский морщился от майских ветров, считая их ненадежными. Прокофьева майские ветры сердили. Высокий, носатый, костистый, с сероватыми, начинающими седеть волосами, он с сердцем поправил лейтенанта:

- Думаете-с, Федор Михайлович, они озорники-с, эти майские ветры? Они преподлейшую шутку могут состроить-с, доложу вам! Вот какие это озорники-с!

И с беспокойством закрутил головой, поглядывая на небо. Подставил ветру бритую щеку с каменно-твердой плитой скулы, пытаясь определить, насколько они будут сегодня надежными. Он знал все течения Черного моря. Они были изучены, их можно принимать в расчет при прокладке курса. Серьезному человеку можно с ними вступать в дело. А вот ветры не то! Обезнадежат в одну минуту!

Казарский слушал разговоры рядом с собой и неотрывно смотрел вдаль. В круглом поле зрительной трубы качались вдали на малой волне белые пирамидки.

Мгновение, и словно кто дохнул на них.

- Мы замечены! - прокричал с салинга марсовый.

- Погоня! - выговорил Казарский.

Его слова прозвучали в полной тишине.

Но крейсерский отряд продолжал курс на сближение. В круге трубы быстро увеличивались корабли неприятеля. Вот уже стало видно, что первыми идут два линейных корабля, - один самого высокого класса, стодесятипушечный, второй классом ниже, семидесятичетырехпушечный.

- Линейных - шесть, - докладывал сигнальщик. - Один из них трехдечный, остальные двухдечные. Фрегата два. Корветов пять. Бриг один.

Казарский уже и сам видел, под адмиральскими флагами шли флагманы Черноморского флота турок: «Селимие» и «Реал-бей». Вон кого подняла Пендераклия! Матерых медведей разбудили среди зимней спячки!

Как только прояснилась обстановка и определились размеры опасности - странное дело! - Казарский почувствовал, как погасло в его душе волнение, которое он ощутил, увидев вражеский флот. Он знал, теперь будет многое зависеть от того, каким его, командира, будет видеть команда. Он на виду. Он обязан быть таким, чтобы его видели спокойным, ровным и простым. Голосом обыденным, обычным - у него был красивый, «литой» баритон - проговорил:

- Сейчас «Штандарт» даст команду «разворот все вдруг». Всем по местам.

Сказано было негромко и отчетливо. Так, словно на севастопольском рейде вот-вот начнутся шлюпочные гонки. И все, что нужно «Меркурию», это не осрамиться перед другими кораблями, чисто выполнить разворот. Казарский знал, как толковый капитан одним спокойны тоном голоса своего может свести понимание опасности до восприятия ее в качестве обычного происшествия на море. Шканцы опустели. Скарятин встал мачтовым офицером у грот-мачты. Пригулов - мачтовым у фок-мачты. И Казарский впервые за многие недели плавания - словно вот только теперь увидел - разглядел мичмана. Нет, на «Меркурии» не пять офицеров, а четыре. Этот шупленький, не набравший взрослой силы мальчик еще не офицер. Притупову семнадцать. Офицерам положены вестовые. Но родители Притупова - очевидно, еще никак не привыкшие к мысли, что сын их уже обожжен огнем Пендераклии, - прислали ему своего крепостного человека, вятского мужика Петра Данилова. Казенному вестовому полагается окладного жалованья в год четырнадцать рублей. Адмиралтейство, вечно безденежное, любит экономить. Такого рода бесплатные замены поощряет. «Этот даже не «гардемарин», - подумал Казарский, глядя в настороженное, с выражением опасливого зверька, большеглазое лицо сильно взволновавшегося мичмана. - Этому б еще в своем вятском поместье по отцовым крышам сизарей гонять!»