Александр Малышев - Ветры Босфора

Зачем им бриг?

Казарский взбросил трубу к глазам.

Сигнальщик не ошибся.

Две парусные громады, пока еще далекие, шли вслед «Меркурию».

«Селимие» - сто десять стволов артиллерии. «Реал-бей» - семьдесят четыре. На «Меркурии» - восемнадцать карронад и две пушки.

Сто восемьдесят четыре ствола против двадцати! Даже с лица Скарятина, любителя опасных забав, сошла улыбка. В лице ни дерзости, ни обычного выражения вызова судьбе. Взгляд посерьезневший и ястребиный: меряет расстояние между бригом и «адмиралами». Высчитывает, на сколько «адмиралы» сократят его за час?

Офицеры, мачтовые матросы, бомбардиры, - в сто пар глаз «Меркурий» наблюдал за противником. Основная часть кораблей турецкого флота дрейфовала уже на изрядном расстоянии от флагманов. Там, на горизонте, из их череды парусов получилось бесконечно длинное облако. «Адмиралы» шли ходко. Легли в волчий, наглый, безбоязненный гон за маленьким бригом.

То, что делали «адмиралы», было «противу правил». Командиры русских кораблей за честь почитали столкнуться с противником вдвое, втрое более сильным. Ты сумей угадать слабое место врага! Сумей воспользоваться минутой оплошности! Сумей вести огонь так, чтобы враг, крылатый, под парусами, - обескрылил в один момент. И все потому, что ты, умелый и зоркий, перебиваешь самые важные из снастей, метишь в реи, в саму мачту. Паруса врага упадут на палубу, накроют бомбардиров. Победа над более сильным - вот победа!

А что чести двум «адмиралам» в победе над бригом?

Штурман Прокофьев оставил карты прокладки, подошел к командиру. В глубоких морщинах, разрезавших лоб параллельно полынно-серым бровям, тревога.

- Как, Иван Петрович, - спросил озабоченно Казарский, - уйдем?

День шел к полудню. Прекрасный майский день, ясный и теплый. Солнце пригревало уже по-летнему. Но Иван Петрович без всякого удовольствия взглянул на солнце, разулыбавшееся во всю синь небесную. Без удовольствия взглянул на белокипенные облака, разнежившиеся в тепле. С утра облака были бегучими, а теперь едва ползли над головами.

- Эти ж майские ветры, Александр Иванович, не озорники, - | сердито проговорил штурман. - Они ж иногда просто форменные позорники! Они иногда могут такую свинью подложить, какую и не ждешь. С утра дуют-дуют, а к полудню разморило их, устали они. Штиль на море!

Не хотелось верить, что майские ветры так скверно сыграют с «Меркурием». Но Казарский и сам видел: ветер скисал. «Адмиралам» не страшно, у них высокие мачты. Бригу - худо. Чем ближе к полудню - тем хуже. Благодаря испарению ветер поднимается вверх. Мачты «Селимие» и «Реал-бея» достанут и его. Мачты «Меркурия» - нет.

Прокофьев побагровел, вознегодовал:

- Позор, позор двум таким большим гнаться за бригом!

Подошел Новосильский. Встал за их спинами. Согласился со штурманом:

- Шакалы!

- На форштевнях «Селимие» и «Реал-бея», - возразил Казарский, - разинутые львиные пасти. Между прочим, и устрашающие, и красивые! Мне доводилось видеть вблизи!

- Какие львы, - возроптал Новосильский, - шакалы!

- Вашбродь! - вступил в разговор Семенов, бомбардир из прислуги крайней кормовой карронады. - Они, что, нас за клопов принимают? Думают, приварили клопов кипяточком, и мы, маленькие, уже не кусаемся?

Казарский отвел трубу от глаз, оглянулся на Семенова. И увидел за спиной Прокофьева штурманского ученика Федю Спиридонова. Мальчишке - четырнадцать лет. В «дальнюю» пошел в первый раз в жизни. И сразу - в огонь Пендераклии! Когда оглушительно загрохотали тяжелые орудия двух фортов и орудия шести кораблей эскадры Скаловского, мальчишку с непривычки разобрало так, что у него зуб на зуб не попадал. Казарский вспомнил, как подошел тогда к нему, шепнул участливо:

- Что, Федя, лихорадка у тебя?… Беги, брат, на камбуз, попроси у Филиппыча семь зернышек черного перцу. И проглоти! Да смотри, чтобы было семь, а не шесть и не восемь! Это наше морское средство. От лихорадки - лучше всякого хинина!

И услал мальчишку.

Штурманский ученик сбегал, проглотил ровно семь зерен. К тому времени уши его пообтерпелись, глаза поосмотрелись. Куда ни взгляни, везде матросы, потные от усердия, знающие, что делать, безбоязненные. Страх как рукой сняло. На палубу Федя вернулся уже без лихорадки. И во время всего боя таскал бомбардирам из крюйт-камеры картузы [38]с порохом.

После боя бомбардиры от души хохотали, рассказывая, как командир штурманского ученика от лихорадки «морским средством» лечил. И всех веселее смеялся сам Федя.

Сегодня мальчишка владел собой лучше, чем в Пендераклии. Но глубоко-глубоко в серых глазах дрожал страх. А лицо юное, пригожее, и в овале еще девичья нежность!

- Что, Федя, - пригнулся к нему Казарский, - поди опять лихорадка начинается?… Сбегай к Филиппьгчу, возьми семь зерен черного перца, да гляди, чтоб было семь, а не шесть и не восемь.

Федя вспыхнул, как маков цвет. Уши - и те зоревые. Прислуга карронады грохнула в хохоте, словно «Селимие» первый залп дала. Весело рассмеялся Федя.

- Да я, вашбродь, - проговорил он, лукавя, - подошел, не чтобы послушать. Я Семенову помогать буду. Я ему и в Пендераклии хорошо помогал!

Рябой Семенов, все повидавший за двадцать лет службы, с лицом загорелым, энергическим, благодушно закивал:

- Помогай, Федька! Ты - башка! Все с одного слова понимаешь!

У Казарского и самого, внешне спокойного, нехорошо было на сердце. Неспокойно. Дурнотно. Это пройдет, он знал себя. Но с этой дурнотой в сердце перед каждым боем надо справляться заново. Словно бой, который предстоит, первый в твоей жизни.

Казарский подумал, плохо, что команда брига так молода. На «Штандарте» и «Орфее» команды более опытные. А на «Меркурии» новый командир - и потому новая команда. Из ста восьми человек - сорок четыре старшие юнги. Два года назад, в двадцать шестом, Адмиралтейство открыло в Севастополе школу юнг, в которую принимают детей унтер-офицеров и отслуживших свое матросов. Каждому командиру, принимающему корабль, надлежит самому озаботиться тем, чтобы команда его стала опытной. Но пока на «Меркурии» половина команды - мальчишки. Хорошо, хоть удалось взять с «Соперника» боцмана Конивченко, нескольких хороших мачтовых матросов, бомбардиров и канониров. Да спасибо Семену Михайловичу Стройникову, - хоть и с сожалением, а оставил Казарскому своего старшего офицера, Скарятина.

Под Пендераклией в школе Скаловского юнги доучили то, чего не успели пройти в классах школы юнг.

- Игнат Петрович, - позвал Казарский боцмана, - беги к шхиперу, готовьте брезенты.

Конивченко, уже немолодой, на кривоватых резвых ногах, бросился в подшкиперскую кладовую, заваленную парусами, тросами, блоками и разными принадлежностями судового запаса. Он не хуже, чем ее хозяин, шкиперский помощник унтер-офицер Иван Холодов, на память знал, где что лежит. Ему не надо было светить фонарем, чтобы отыскать брезентовые куски. Если пора мочить брезенты - бой скоро. Мокрым брезентом накрывают раскаленные стволы пушек, остужая.