Татьяна Назаренко - Минос, царь Крита

— Ты настоящий мудрец, Дексифея. Отвлекла меня от мрачных раздумий своим разговором, как Эвксанфия пестрым цветком. Если бы дети помнили боль ушибов, они не научились бы ходить.

Я притянул её к себе, поцеловал.

— Перестань, я уже и так мокрая с ног до головы! — воскликнула Дексифея, ничуть не пытаясь освободиться из моих рук. Лицо у нее было счастливое, она просто лучилась теплой радостью и нежностью. Мне захотелось прижаться к ней всем телом.

— Иди ко мне, — прошептал я, притягивая её к себе. Осторожно потянул тесемки на корсаже, распустил их, забрался руками под тонкую ткань. Дексифея слегка отстранилась, хотела было закрыться, но спохватилась. Впрочем, этого мгновенного порыва оказалось достаточно, чтобы я угадал её желания. Это с ней было уже не первый раз. Особенно после родов. Ей самой не хотелось близости. Она отдавалась мне, только чтобы доставить удовольствие своему возлюбленному. Что же, Дексифея никогда не была огненной любовницей, неукротимой, как львица. И не за страстные ласки любил и ценил я эту женщину. Мне захотелось сделать ей приятное. Поглаживая её грудь, я зевнул и, извиняясь, пробормотал:

— Знаешь, я сегодня устал так, будто целый день махал веслом на солнцепеке. А когда головная боль прошла… я, кажется, сейчас усну…

— Да будет воля твоя, господин мой! — покорность в голосе плохо скрывала облегченный вздох. — Хочешь, я умащу твое тело маслом и разомну уставшие члены?

— Не надо…

Я выбрался из воды, наскоро обтерся широким полотном и мы, пройдя в спальню, легли на ложе. Вместе. Я пристроил голову на её груди, потерся щекой о гладкую кожу и вскоре действительно заснул. Да так крепко и безмятежно, как не мог уже давно.

И позднее, приходя к ней, я все чаще и чаще искал не любовных наслаждений. Я жаждал покоя и получал его. Просто слушал, о чём она говорит, позволял играть моими волосами. Мы лежали рядом на ложе, прижавшись друг к другу, и засыпали. Как старики, всю жизнь прожившие вместе…

Тем временем густое, черное, как сажа, небо, слегка полиловело, и звезды утратили свою яркость. Эта ночь, которая, как опасался я, будет нестерпимо долгой, прошла незаметно. И я досадливо поморщился, понимая, что скоро придется расстаться с Инпу. Кто знает, когда мы свидимся снова? Инпу понял мои мысли и ободряюще улыбнулся-оскалился.

— Не тревожься, я приду — и не раз. А теперь, прежде чем мы попрощаемся, я хотел бы узнать. Ты слушал свое сердце. Но что ты услышал?

— Пожалуй, то, — пробормотал я, — что зря удивился Минотавру, явившемуся из моей души. Мое сердце всегда было диким, но я легко управлялся с собственным норовом. Мне не стоит бояться Минотавра. Я могу совладать с ним.

Инпу совершенно по-человечески вскинул бровь. И посмотрел на меня, как на маленького, неразумного ребенка. Так, помнится, глядел покойный Астерий, после того, как долго-долго объяснял пятилетнему несмышленышу-пасынку, что значит рогатая корона критских анактов, а потом услышал в ответ, что в таком облачении царь выглядит внушительнее и вселяет страх в сердца узревших его.

— Ну, такой ответ тоже правильный, анакт Минос, — почти полностью повторяя слова отчима, произнес Инпу. — Унялась ли твоя тоска, перестало ли сердце обливаться горькими слезами?

— О, да, мудрейший из мудрых. Твои слова да запечатлятся в груди моей, словно на камне. Прими мою благодарность, Инпу, владыка Запада.

— Что же, я рад, что ты снова обрел мир в сердце своем, — ласково улыбнулся божественный шакал. — Не пристало царю брать бразды правления в свои руки, будучи удрученным. Да сопутствуют тебе боги, анакт Минос. Не забывай моих уроков и беседуй с сердцем своим, пусть оно наставляет тебя в делах твоих.

Он посмотрел на меня пристально-пристально, с отеческой любовью, а потом вдруг вздохнул:

— А ты, Минос, ещё совсем молод и глуп. И с радостью подставляешь плечи свои под тяжкий ярем. Но я не стану тебе мешать. Уши у мальчика на спине, он слушает, когда его бьют. Тебе пойдут на пользу несколько хороших ударов. Ты способный ученик и, надеюсь, со временем из тебя выйдет толк. Жизнь долгая…

И уже тая в предрассветной дымке, он произнес:

— Всегда слушай сердце свое и не поступай наперекор ему…

На склонах горы Дикты есть вход в пещеру, где некогда моя бабка Рея прятала от своего прожорливого и неукротимого супруга Кроноса новорожденного Зевса.

Именно сюда отец повелел мне явиться за мудрыми наставлениями на первое девятилетие правления. Я прибыл к подножию горы с небольшой свитой из шести гепетов. Спутники мои разбили шатры внизу, я же, захватив с собой лишь оружие, отправился наверх, петляя меж густых зарослей терновника.

Неожиданно из кустов выскочил невысокий человек, одетый в набедренную повязку из белоснежной козьей шкуры. Я схватился за рукоять меча. Но он, хотя и сжимал в могучей руке копье, не собирался нападать, и я не стал обнажать оружие. Некоторое время мы пристально рассматривали друг друга. Он был едва ли выше меня ростом, коренастый. Мышцы, крепкие, как камни, выпирали под смуглой кожей. Некрасивое, лобастое лицо, заросшее седой бородой почти до маленьких, недобрых серых глаз. Странный был у него взгляд. В нем застыла вечность.