Татьяна Назаренко - Минос, царь Крита

Тот кивнул:

— Жаль только, нельзя понять слов.

Я на мгновение опустил глаза, припоминая, и продекламировал нараспев переложение песни на ахейский.

— Никогда не подумал бы, — удивился Милет. — Зачем среди радости вспоминать о смерти?!

— Чтобы явственнее ощутить вкус жизни, наверное, — ответил я. — Разве нет?

— Твоему брату не нужно боли, чтобы радоваться, — пожал плечами Милет и, глядя мне прямо в глаза, наполнил мой кубок неразбавленным вином. — Ты так не умеешь? Это так же просто, как выпить эту чашу.

— Это слишком просто, — я все же вынужден был принять от него кубок.

— Ты упрям, как бык, — рассмеялся Милет. — Не завидую тому, кто окажется подле тебя.

Поднял кубок, многозначительно улыбнулся:

— Во славу сладчайшей Киприды, царевич Минос!

Плеснул немного вина на пол. Я тоже совершил возлияние. Мы выпили, не отводя друг от друга глаз. Его взгляд был крепче вина. Голова у меня кружилась уже давно. И сердце, лихорадочно твердящее имя прекрасного юноши, готово было разорваться.

— Ну вот, ты и проиграл спор со мной, царевич.

— Опасно злить Киприду, Милет, — я рассеянно повернул в пальцах каменный кубок, рассматривая вырезанных на нем воинов. Один из них, младший — стройный, с гордым султаном волос на голове — напоминал Милета. Сам сын Аполлона вызывающе поблескивал глазами из-под золотистых ресниц. Дразнил меня. Но, Афродита, как он прекрасен и желанен!

Слуги тем временем убрали со столов пустые блюда и принесли новые кушанья. Виночерпии снова наполнили кубки. Сарпедон совершил возлияние в честь своего филетора Аполлона. Пирующие поддержали его радостными криками.

В залу тем временем вернулись танцовщицы, уже с распущенными по плечам черными волосами, и принялись исполнять другой танец. Милет откинулся на спинку своего кресла, лениво поигрывая цветком, выпавшим из гирлянды. Мне захотелось прикоснуться к его щекам и губам, ощутить, какова на ощупь эта кожа, подобная лепестку только что распустившегося цветка.

Вино разбудило в груди моей дерзкие мечты. Я отдался им, как теплым, ласковым морским волнам, которые колышут пловца, наслаждающегося купанием на песчаной отмели.

Я хотел бы поджидать Милета в роще у моря. А когда он будет идти с друзьями, улучить момент, напасть на них из засады, и, ухватив покрепче, как волк ягненка, броситься с добычей наутек.

Так на Крите заключается союз между отроком и юношей. Через эти сладостные минуты проходит каждый критянин. Я тоже был похищенным. Помнится, Дивуносойо, бережно прижав меня к груди, стремительно скользил меж деревьев, скрываясь от преследовавших его моих братьев и друзей. А я, испуганно оглядываясь на них, торопливо шептал: «Радамант не хочет, чтобы я был с тобой! Ты не по нраву ему! Если брат нас нагонит — он не уступит меня тебе. Пусти меня на землю, мы побежим вместе. Я не хочу, чтобы они нагнали нас!»

…Думаю, пожелай я сейчас похитить кого-нибудь из критских отроков, нам не пришлось бы так опасаться погони. Дело закончилось бы шуточной потасовкой и общей пирушкой. Моя любовь — честь для любого юноши. Многие мечтают быть украденными царевичем Миносом. Вот только я пока не встретил того, кого сам захотел бы украсть. Милет тоже не станет моим клейтосом. Он уже возмужал, и наверняка у него есть филетор.

Но даже не в этом дело. Златокудрый сын Аполлона любит радость, не приправленную болью. Ему будет тяжело со мной.

Прочь наваждения! Ты видишь, Минос, этот юноша — не пара тебе. Потому — забудь о нём. Завтра ты уедешь на войну, а он останется в Кноссе наслаждаться радостями мирной жизни.

Сладкое головокружение прошло без следа. Мир снова обрел безжалостнотрезвую четкость.

— Ты опять мрачен, мой брат? — Сарпедон обнял меня за плечи.

— Нет-нет, — я едва сдержался, чтобы не вздрогнуть от его прикосновения. — Знаешь, кажется, я пьян. Я лучше уйду…

Сарпедон недоверчиво посмотрел на меня, покачал головой:

— Не думаю. Что случилось? Что нужно, чтобы рассеять твои сумрачные мысли? Разве я не старался, чтобы ты веселился до желания сердца? И вот ты снова хмуришься.

Я улыбнулся:

— Не надо обо мне тревожиться! Веселись, брат мой.

Сарпедон не унимался:

— Послушай, хочешь, я спою для тебя?

— Хочу, конечно, — рассмеялся я. — Мог бы и не спрашивать! Ты же знаешь, как я люблю твой голос.

— Ради этого пира я разучил египетскую песню.

— Вот как? — ахнул я. — О чём?

— О жрице Афродиты. То есть, как её зовут египтяне, Хатхор. Она мне очень понравилась.

Он встал и хлопнул в ладоши. Развеселившиеся и уже слегка одурманенные вином гости стихли. Видно, на пирушках Сарпедон часто выказывал своё мастерство, и его ценили. Распорядитель метнулся к музыкантшам. Арфистка с почтительным поклоном подошла, выслушала приказание господина. Девушки пошептались и, по взмаху руки арфистки, заиграли. Брат слегка поправил волосы и негромко завел:

Пел мой брат на критском языке, но ни разу мелодия не помешала словам, так искусно подобрал он ритм. Голос его был чист, мягок и, несмотря на молодость Сарпедона, отличался глубиной, свойственной только низким, зрелым голосам. Странное впечатление произвело на меня его пение. Казалось, он обращался только ко мне и больше ни к кому. Словно не пел перед собравшимися двумя десятками мужчин и женщин, а нашептывал на ухо. И я почувствовал не переливы мелодии, а движения ласковых мужских рук, прикасающихся к моему телу. Таких, как руки Дивуносойо.

Милет, как и прочие, оставил угощение и поворотил голову в сторону Сарпедона. Я покосился на него и мне стало боязно за брата. Каково покажется его искусство тому, кто слышал лучшего в Ойкумене песнопевца? Но моего соседа песня растревожила не меньше. Или мне хотелось так думать, потому, что глаза его повлажнели, дыхание стало неровным? А потом он осторожно взял мою руку, погладил кончиками тонких пальцев ладонь и удивился:

— Такая грубая?

Щеки мои залил жаркий румянец. Милет не мог его видеть в сгустившемся полумраке. Но, видимо, почувствовал. Стиснул мою ладонь еще крепче. Рукопожатие у него было мужское, сильное и уверенное.

Дурман с новой силой ударил мне в голову.