Татьяна Назаренко - Минос, царь Крита

Мне указали на купца — лощеного, с тщательно завитой кольцами бородой. Заметив мой интерес к товару, он тотчас утратил степенность и, суетливо кланяясь, заспешил к нам, рассыпаясь в витиеватых приветствиях и льстивых словесах. Почуял, старая гиена, запах добычи.

— Чем может недостойный слуга твой услужить тебе, о, царственный? — торговец раздвинул губы в приторно — сладкой улыбке. — На ком из рабов изволил сын величайшего владыки остановить взгляд? Не желает ли господин посмотреть и другой товар?

Он сладко улыбнулся, сузив глаза до щелочек. Я поморщился.

— Сколько стоит вон тот? — спросил я, махнув рукой в сторону воина.

— Который, мой господин? Вон тот кассит? Он силен и могуч и сможет без устали вращать жернов, чтобы всем хватило угощения на твоем пиру, о, подобный юному Думузи, возлюбленному прекрасной Иштар!

Как бы не так! Не для дома этот раб, не для очага. Он скорее голову о жернов разобьет, чем будет невольником!

— Он стоит сикль серебра, мой прекрасный, как весна, господин.

— Вот ещё! — вмешался в торг Сарпедон, — Он же строптив. Это видно и по взгляду, и по следам от бичей.

— О, прекрасные господа, дети благородного отца! Да пошлют вам боги благополучие и славу!.. — запричитал ханаанеянин. — Дикого коня тоже поначалу укрощают бичом, а потом он покорен…

Брат уперся. Я не слушал их многословный спор и всё смотрел на раба, завороженный его звериной мощью. Тот понял, что разговор идет о нём, и, насколько позволяла вымоченная солью веревка, оглянулся, рассматривая нас. Во взгляде пленника мне почудилось презрение. Да и как он мог смотреть на двух увешанных золотом, раскрашенных щеголей, один из которых ростом был ниже его плеча, а второй, размахивая руками, яростно спорил с презренным купцом?

Я снял браслет, стоивший не меньше четырех сиклей, и, не глядя на торговца, сунул ему в раболепно подставленные потные ладошки. Тот рассыпался в славословиях моей щедрости, низко кланяясь. Сарпедон удивленно вскинул тонкие брови. Один из стражников отвязал кассита от вереницы рабов и потянул его к нам за веревку, захлестнутую петлей на шее. От раба воняло, как от хищника. Я, проведший лучшие годы своей не столь уж короткой жизни в походах и боях, не находил такой запах неприятным. Скорее, наоборот. Ноздри мои слегка дрогнули, и я снова окинул громадного пленника с головы до ног. Это было отвратительно — унизить столь мощного и гордого мужа, сделав его рабом.

Кассит недоверчиво глядел на меня.

— Как звать тебя? — спросил я на его наречии. Наверно, я сильно перевирал слова, потому что пленник нахмурился, догадываясь о смысле вопроса, и только потом отозвался.

— Итти-Нергал-балату, — голос его был подобен приглушенному рычанию льва.

Нергал. Так жители далекого Баб — Или называют Ареса. Я не удержался, пощупал его каменные мускулы. Раб настороженно косился на меня, как только что пойманный дикий конь. Я попытался, как мог, его успокоить, улыбнувшись и ласково похлопав по руке.

— Нергал-иддин (Сын Нергала), ты — воин, тебя здесь не обидят…

Он удивленно поглядел на меня с высоты своего роста. Я достал меч и решительно перерезал веревки, спутывавшие руки раба. Тот с облегчением тряхнул затекшими кистями и начал сжимать и разжимать кулаки, разгоняя застоявшуюся кровь. Лапищи у него были такими огромными, что он запросто мог сомкнуть пальцы вокруг моей талии. Я опять потрепал его по руке, ободряя, и, позвав воинов, велел отвести к колесницам, а во дворце — вымыть, накормить и дать отоспаться. Кликнуть лекаря, чтобы осмотрел его раны. Кассит, было, напрягся, вслушиваясь в чужую речь. Ноздри его крупного носа расширились и заходили по-звериному. Но воины обращались с моим рабом без грубости, и он пошел за ними. Я проводил его взглядом.

— Убежит, — заметил Сарпедон и добавил не без шутливого ехидства: — И зачем он тебе, брат?

— Что? — рассеянно переспросил я и вдруг понял, что действительно не знаю, зачем купил этого пленника. Рассмеялся: — Решил обзавестись зверинцем и для начала приобрел медведя.

— Ага! Я же видел, как ты на него смотрел! Только посмей теперь посмеяться надо мной, когда я куплю хорошенького мальчика или девушку! — расхохотался Сарпедон. — Но вкус у тебя, брат, отвратительный. Фу, какая гадость! Мохнатый, огромный, вонючий, как циклоп! Воистину, ничто не способно сделать из тебя человека утонченного. Сколь ни скрывай свою суть за учтивыми манерами, сдержанностью и умеренностью, в душе ты останешься существом необузданным и диким. Ты поздно родился, Минос, твое поколение — первые порождения медного века — ушло в небытие.

Я опустил глаза, пряча злобный взгляд: не хотелось, чтобы Сарпедон узнал, насколько точны были его догадки, и как болезненно ему удалось задеть меня. Знаю, он не хотел, и я поспешил скрыть обиду за смехом.

— Ты пользуешься моей добротой, — прорычал я, сделав шутовски-грозное лицо. — Иному я не спустил бы таких слов!

Сарпедон слегка ткнул меня кулаком в бок, и мы, беззаботно смеясь, направились дальше…

Я перевел взгляд на Инпу:

— Ты удивлен, божественный?

— Ничуть. От тебя можно этого ожидать. Полагаю, что немного найдется смертных, похожих на Миноса, который, влюбившись, не смотрит на то, что он — анакт, а любимый — раб!

— Не всякий гепет сравнится с Нергал-иддином в благородстве! — воскликнул я.

— Разумеется! Ещё немного, и ты назовешь своего раба богоравным, — насмешливо отозвался Инпу и продолжил тоном велемудрого школьного учителя: — Я рад, что ты не лжешь себе. Смотри, ложь затемняет пути. Лгать пристало врагу. Ты, царь, можешь солгать вельможе, возлюбленному, матери, другу. Но никогда не лги себе, сын бога. Ибо, привыкнув к этому, ты потеряешь пути, по которым шествуешь, и попадешь в бездну, кишащую крокодилами и змеями. Если бы ты назвал мне имя Милета, я заставил бы тебя смотреть в сердце свое пристально-пристально и искать другого ответа. Но ты — хороший ученик. Моё Ка довольно тобой!

— Милет?.. — я растерянно потеребил прядь волос. — Иногда мне кажется, что стыдно человеку благородному испытывать столь сильную страсть, пленившись только совершенным телом. Нет, я не хочу сказать, что душа Милета порочна. Просто… он чужой мне. Этот юноша играет на струнах сердца моего, как умелый музыкант на арфе. Я чувствую себя с ним, как рыба, запутавшаяся в сети.

— Вот как? — настороженно дернул ухом Инпу. — И как ему удалось поймать тебя, повелитель кефтиу?

— Должно быть, — с печальной улыбкой произнес я, — стрела Эрота поразила меня. Едва увидев его на пиру у Сарпедона, я понял, что хочу всецело обладать им. Ни с кем не делясь.

— Брат мой! — Сарпедон нагонял меня по переходу. Я остановился, поджидая его. Он подскочил и поспешно обнял меня за плечи: — Говорят, ты снова отправляешься на войну, Минос? Куда на сей раз?