Татьяна Назаренко - Минос, царь Крита

Я задумался:

— Твоя суть все равно прорвется наружу… Ну, например… Мне всегда казалось, что о юноше можно судить по тому, какому филетору он подарил свою любовь!

Я выпалил это и прикусил губу. В Та-Кемет любовь между мужчинами почитается делом низким и мерзким перед лицом богов.

— Ответь мне, кефтиу, кого называют филетором? — Инпу, подобно учителю, подбодряющему ученика, снова кивнул мне головой.

Я ответил несколько более поспешно, чем следовало. Боялся, что он меня перебьет и поднимет на смех.

— Таковы наши обычаи… Взрослый юноша или муж, который избирает отрока и оделяет любовью своей. Отрок может отвергнуть его любовь, если человек тот обладает каким-нибудь душевным пороком. Но если же филетор — достойный и доблестный муж, то нет выше чести, чем стать его клейтосом, возлюбленным. Ибо филетор учит отрока добродетелям, которые присущи ему.

— И он избирает клейтоса тоже не за телесную красоту, но за ум, отвагу, добрый нрав и прочие достоинства? — Инпу скорее дополнил мой ответ, чем спросил. Судя по всему, он отлично знал о наших обычаях.

— Да, божественный. Я рад, что ты не видишь в этом лишь мерзость.

— Мне нет дела до обычаев варваров. А в людях меня ничто не может удивить! — ответил Инпу бесстрастно. — Так какими добродетелями обладал Дивуносойо, сын Персефоны?

— Ты собираешься говорить обо мне? — воскликнул я.

— А разве есть для царя существо, более важное, чем он сам? Ибо, не зная себя и не владея собой, как можешь ты управлять своими подданными? Или ты не желаешь выслушать мои наставления?

Я почувствовал, что краснею. От кого я, смертный, пытался утаиться? От владыки и знатока человеческих душ?

— О, нет! — возразил я, — Прости и продолжай, я распахну перед тобой сердце своё.

— Мне нужно, чтобы ты познал себя! Поговори с сердцем своим!

— Да, мудрейший, — я поклонился ему. — Наставь меня, и я пойду следом.

— Хорошо. Если Дивуносойо, сын Персефоны, — твое зеркало, то что отражается в нем? Разве не называли твоего филетора беспутным, необузданным, безумным? — продолжал Инпу.

— Называли, — слова мои прозвучали резко. Мы давно расстались с Дивуносойо, а все же хула на него злила меня, как мальчишку. — Но он не был таким!!!

Встретив сомневающийся, насмешливый взгляд Инпу, я поправился:

— Я не знал его таким. Он мог быть… разным.

А моя память, растревоженная его вопросами, повела меня по одной ей ведомым, полузаросшим тропинкам в давнее прошлое. С той поры минуло тринадцать лет. До меня доходили слухи, что Дивуносойо, сына Персефоны уже нет в живых.

— А ты все валяешься, лентяй? — я подбежал к лежавшему Дивуносойо и плюхнулся рядом.

Несколько раз повернулся на песке, чтобы осушить пот, и пристроился рядом с юношей. Тот лениво сплюнул косточки винограда в сторону, слегка сощурился на солнце и едва заметно улыбнулся.

— А куда спешить, Минос?

У него был странный, неподвижный взгляд — не то сонный, не то рассеянный. Люди, впервые увидев его, обычно считали, что юноша пьян. Но меня, хорошо знавшего сводного брата, это в заблуждение не вводило. Лежебока Дивуносойо обладал не только отменной наблюдательностью, но и неожиданной для своей лени ловкостью. Если нужно было, он мог прыгать не хуже горного козла или скользить по камням с проворством ящерицы.

— Я победил, Лиэй (так любил называть я своего филетора. На языке моего отца это значило «освободитель». Он, похоже, гордился этим прозвищем), — похвастался я. — Наконец-то обогнал и Сарпедона в двойном беге, и Радаманта в долихосе [22] Долихос — Бег на длинную дистанцию. .

— И отец улыбнулся тебе и назвал молодцом, — совсем как избалованная девочка скривил губки Дивуносойо и пренебрежительно рассмеялся. Провел пальцем по моему плечу.

— Ты не представляешь, как красиво смотрится песок на твоей темной коже и в иссиня-черных волосах. Куда красивее, чем золотая пыль, которой посыпает себя царица Европа. И как прекрасно твое мускулистое тело. А твоей талии может позавидовать любая девушка.

Он сел, провел ладонью по моей спине и ягодицам. Я передернул плечами.

— Не надо! — от прикосновений Дивуносойо у меня начинала кружиться голова, а сердце принималось бешено колотиться, как после бега.

Это было очень приятно. И все же, когда Лиэй прикасался ко мне, я терял власть над собой и страшился этого. Дивуносойо, как ни в чем не бывало, продолжал мягко поглаживать меня.

— Ведь тебе же нравится это, Минос, — улыбнулся он.

Знал бы, насколько нравится! Мир просто переставал существовать, оставался только Лиэй, Освободитель от бремени забот. Его лиловые глаза, тонкое лицо с капризными губами, стройное, гибкое тело и ослепительно-белые, волнистые волосы. Сын Персефоны мог менять свой облик и уверял, что таким является только мне. Однажды я заставил его поклясться, что в этом виде он не покажется больше никому.

— Перестань изображать из себя натянутую тетиву, ляг спокойно! — в голосе Лиэя появились властные нотки.

А я уже и не мог сопротивляться.

Холеные, словно у придворной дамы, руки Дивуносойо (как мог он сохранять их такими, если целыми днями возился с заступом в винограднике?!) заскользили по моим плечам и лопаткам. Их мягкие, расслабляющие прикосновения и жаркое солнце окончательно взяли свое. Я уронил голову и прикрыл глаза.

— Вот так лучше, — рассмеялся сын Персефоны, продолжая массировать мою спину и поясницу.

— Ты делаешь меня слабым и беззащитным, — пробормотал я.

— И от кого ты сейчас собираешься защищаться, брат? — расхохотался Дивуносойо и добавил ни с того ни с сего: — Люди вообще очень странные существа. Тебя считают умником, а меня — лентяем и глупцом. А на самом деле, ты похож на быка, который в ярме покорно идет за пучком травы, висящим перед его носом. А я предпочитаю пастись на сочном лугу. Так кто из нас глупец? — он опять засмеялся, ласково потрепал меня по спине нежной рукой.

Я лениво перевернулся на спину и, приоткрыв глаза, пробормотал:

— Сейчас — готов поверить, что не ты.

— Ах ты, мудрец, — рассмеялся Дивуносойо. — Только почему все забываешь, едва уходишь от меня? Когда же ты поумнеешь, мой суровый Минос?

Руки его легко скользили вдоль моего тела, заставляя сердце биться все быстрее и быстрее. Я перехватил его запястья.

Дивуносойо уставился на меня лиловыми, как виноградины, глазами. Я ощутил всем телом теплый поток, который затопил и ласково окутал мой разум, стиснул зубы, чтобы не застонать от наслаждения.

— И почему ты так меня боишься? — поинтересовался Дивуносойо, играя с моей душой, как кошка с мышкой. Только что он безраздельно владел моим разумом, и вот отпустил. — Зря. Мне от тебя ничего не надо. Я просто люблю тебя, вот и всё. И мне совершенно все равно, царский ты сын, или — простого горшечника. Самый ты сильный, смелый и ловкий из братьев — или нет. Мне даже не важно, любишь ли ты меня!