Татьяна Назаренко - Минос, царь Крита

Лицо Вадунара задрожало, будто я пронзил его копьем, краска стыда залила его — так, что казалось, кровь закапает с ушей и щек. Он медленно поднял руки и закрылся ладонями.

— Велика наша вина перед богами Олимпа и тобой, государь. Прости нам низость, которую мы совершили, — срывающимся голосом произнес он.

Я же едва удерживался от того, чтобы сорваться с кресла и, по старой памяти, крепко обнять его.

— Сегодня я повелел совершить гекатомбу [34] Гекатомба — жертва из ста животных в честь любого бога. в честь богов, хранивших меня во время похода против Бритомартис. В знак своей милости я дозволяю тебе и твоим промахам явиться на жертвоприношение. И пусть придут они на пир, который я приказал устроить в Малой столовой палате.

— В Малой? — удивленно переспросил Вадунар и спохватился, коснулся пальцами тонких губ.

— Такова воля царицы Европы, — я пожал плечами, сделав вид, что не заметил непочтительности, проявленной моим гепетом. В конце-концов, другу Вадунару такие вольности позволялись. — Она не хочет осквернять нашим присутствием священное место, где совершались пиры в честь Бритомартис. Я уступил её воле.

Вадунар молчал, всё так же уставившись в землю. Я улыбнулся и, всё же не совладав с собой, поднялся и подошел к нему, положил руку на его плечо:

— Давай забудем о том, что легло межу нами, мой старый, верный Вадунар.

— Анакт, ты великодушен, как истинный бог! — прошептал он, и в голосе его зазвучали слёзы. — Дозволь мне удалиться.

— Дозволяю, — кивнул я. — И поспеши обрадовать промахов доброй вестью.

Он поклонился и поспешно вышел. Я долго не мог отвести глаз от перехода, в котором он скрылся, и не сразу почувствовал, что по щекам моим катятся слёзы. Поспешно утер их, схватил зеркало и, озираясь, как вор (не видел ли кто?), прядью волос стер черные дорожки потекшей сурьмы. Глянул в окно на солнце. До жертвоприношения оставалось совсем немного времени. Пора было трогаться в путь.

В святилище на горе, что напоминает с моря профиль бородатого мужа [35] г. Юктас недалеко от совр. г. Ираклиона. , уже все было готово к гекатомбе. Сотня тельцов с вызолоченными рогами, украшенная цветами, трубно мыча, стояла, охраняемая знатными юношами — отпрысками лучших семей Крита. Промахи уже собрались и приветствовали моё появление радостными криками. Я сдержанно улыбнулся им, хотя сердце моё прыгало в груди, ликуя. Варвары и паросцы тоже стояли здесь. И критяне посматривали на них весьма недружелюбно. Мои головорезы тоже выглядели не более радушно, чем волки, почуявшие псов. Но ссоры в священном месте затеять не решались.

Юный Амфитрион, сын Пепарета из Кносса, возложил на мою голову дубовый венок. Я взмахнул рукой, давая знак к началу жертвоприношения. Тотчас заиграли флейты. Под их протяжные, торжественные звуки знатные юноши опутали быкам ноги, и я собственноручно осыпал самого упитанного тельца ячменем и солью. А потом, во славу Зевса, рассек ему лоб ударом секиры, содрав шкуру и расчленив тушу, возложил его бедра на костер и, обрызгав их неразбавленным вином, запалил пламя, вознося восторженные хвалы отцу моему и верным ему жителям Олимпа. Я восславил их всех, умышленно не назвав лишь Бритомартис-Диктину. Сарпедон нахмурился и подсказал мне её имя, но я сделал вид, что не услышал.

Костры, пылавшие на мощеной площадке, наполнили воздух ароматом жареного мяса. Юноши разнесли меж нами подкопченную на огне требуху. Я взял кусок.

Брат Сарпедон, всю церемонию неодобрительно наблюдавший за мной, не выдержал:

— Ты становишься истинным чужеземцем, Минос. Уподобляешься косматым сынам Эллина, — укоризненно произнес он, проникновенно глядя мне в глаза. На лице его блуждала беспомощная, просящая улыбка. Неужели он все еще надеялся уговорить меня одуматься? — Вот уже и богов ты славишь на чужеземный манер, забывая обычаи предков.

— Вот как?! — я вскинул бровь: и этот туда же! — Разве отец наш — не бог ахейцев? Разве не чтил его Астерий, сын Тектама? Разве кровь меднокудрых сынов Эллина не текла в его жилах?

— А медведи из кедровых лесов Баб-Или тоже в родстве с нашим отцом? — в голосе брата мне послышались с трудом сдерживаемые слёзы отчаяния. — Не гневи богов Крита, они покарают весь остров за дела твои!

— У Бритомартис не хватит силы на то, чтобы противостоять нашему отцу! — нарочито резко прервал его я и отошел прочь.

— Ты пожалеешь об этом! Помнишь, ты не раз говорил мне, что я забываю о долге царевича? А сам памятуешь ли об обязанностях царя? — с отчаянием крикнул мне Сарпедон.

— Я жду всех на пиру! — возгласил я, снова пропуская мимо ушей слова брата.

Варвары отозвались восторженными возгласами. Но и на лицах промахов отразилась радость.

Закончив жертвоприношения и залив самый большой костер вином, мы вернулись во дворец. Прежде, чем явиться в пиршественную залу, я направился в свои покои, чтобы омыть бычью кровь и умастить себя благовониями. Сняв одежду и украшения, я с наслаждением подставил руки под струю чистой, теплой воды, которой услужливо поливала мне рабыня. Потом уселся в кресло. Прикрыл глаза. Усталость вновь напомнила о себе. Сейчас душа моя была подобна очагу, в котором погас огонь. Будь моя воля, я никуда бы не пошел, а залез в ванну и, прогнав банщика, сидел бы там, слушая как рабыня из дальней Та-Кемет выводит прозрачным голосом тоскливую песню своей земли. «Если б я знал, где боги, я бы принес им жертву». Но не время уступать душевной и телесной слабости. Я только что, во время гекатомбы, начал опасное дело, и теперь оно требовало завершения. Я уже решил, как следует примирить промахов с варварами. Конечно, всё могло пойти вразрез с моими помыслами, но рисковать я никогда не боялся.

— Гепет Вадунар, сын Энхелиавона, предводитель промахов хочет видеть тебя, анакт!

Я махнул рукой и радостно воскликнул:

— Пусть войдет.

Вадунар ступил в покои и, покорно склонив голову, замер у порога.

Я встал, подошел к нему, обнял за талию, провел вглубь покоев, давая понять, что не хочу соблюдать сложные церемонии. Но Вадунар не был настроен благодушно. Его тревога передалась мне:

— Я вижу, ты чем-то озабочен, мой друг?

— Твоя милость, царь, велика, и сердца промахов исполнены радости! Но кое-что омрачает её. Твои варвары также будут на пиру! — воскликнул Вадунар. Лицо его скривилось, будто речь шла о необходимости пировать в свином хлеву. — Это же не люди, а скоты! От одного их вида пропадает желание есть. А смердит от них, как от старых баранов!

— Не больше, чем от критян, — огрызнулся я, не сдержавшись. — Давно это ты начал, подобно своему братцу, морщиться от запаха мужского пота?

— Ты не боишься, Минос, что мои молодцы пересчитают варварам зубы и ребра? — озабоченно покосился на меня Вадунар.