Татьяна Назаренко - Минос, царь Крита

Почему мать поднялась против меня, я догадался. Европа привыкла править, и доблестный Астерий не смел перечить ей.

Я — посмел.

И должен умереть.

А поймать меня в эту сеть и затянуть ее предназначалось Вадунару. Самое главное, ведь он не нарушил ни единой клятвы! Я сам освободил его от служения мне! И подлости он, по своим меркам, не совершал. Просто я уже был ему врагом, и он не стыдился сыграть на моих слабостях! Именно поэтому пришел ко мне со словами примирения, усыпил мою бдительность. Каким отменным лицедеем оказался любимец Афины! Сколь искренне он отговаривал меня устроить совместный для варваров и промахов пир — лишь для того, чтобы я не заподозрил злого умысла! Вот только ему не удалось добиться, чтобы драка из обычной потасовки переросла в побоище. Но на этот случай в засаде сидела моя мудрая мать! Однако, если драка пошла так, как я предполагал, значит, на промахов всё же можно опереться?

Я поднялся, подошел к двери и выглянул из святилища. Воины, обступив тесным кольцом Европу, слушали её страстные призывы. Уговорить их не удастся. Пока эта фурия там, она не даст остыть их ненависти. И взывать к здравому смыслу доблестных мужей не приходится — женщины обладают колдовской властью.

Я оглянулся на варваров. Человек тридцать уцелевших беспечно разместились на полу и возвышениях вдоль стен, занявшись своими ранами и ушибами.

А за дверями — полторы сотни лучших копейщиков Крита, и думать не хочется, сколько человек могут подоспеть к ним на помощь…

Отец мой, великий, несравненный, царь богов! Помоги мне!!!

Меж тем к святилищу стали подходить жрицы и гепеты. Европа понимала, что долго в святилище я сидеть не стану, и попробую договориться с промахами. И спешила. Прошествовал невозмутимо на своё место Вадунар. На его узком лице не было и тени радости или стыда: оно оставалось бесстрастным, как маска на челе покойника. Мелькнул в толпе лавагет Сарпедон — и затерялся, явно боясь попасться мне лишний раз на глаза.

Итти-Нергал подошел ко мне, по-собачьи заглянул в глаза. Он слишком долго жил в этом дворце и с наблюдательностью зверя запоминал повадки придворных. Сейчас он явно ощущал, что нам грозит опасность. Другие варвары тоже встревожились, загудели, как разворошенное гнездо шершней.

— Успокой их, — властно произнес я.

Не скрою, страх сжимал мою душу, но я не мог уронить себя перед лицом своих подданных и варваров. И перед Итти-Нергалом.

Он рявкнул на своем гортанном наречии. Потянувшиеся было ко мне варвары быстро вернулись на свои места. Я намеренно сел на трон, хотя обычно это место занимала верховная жрица. Итти, как собака, устроился у моих ног. Я чувствовал тепло его спины, ощущал запах пота, и уже само его присутствие рядом придавало мне силы. Я совладал с собой, заставил сердце биться ровно и, мысленно воззвав к отцу, приготовился встретить свою судьбу. И биться за наши жизни (ведь варваров никто, кроме меня, не защитит) до конца.

Наконец, все члены совета собрались. Уверенные и величественные, в дорогих одеяниях, они чинно рассаживались на свои места: гепеты справа от меня, жрицы — слева, подле священных сосудов. Сутулясь, прошел на свое место лавагет Сарпедон. Так и не посмел поднять на меня глаза. И не посмеет возвысить голос против матери. А вот Радаманта не было. Жаль. Кажется, на него можно было опереться. Или, наоборот, хорошо? Потому что противник он — не в пример серьезнее Сарпедона.

Пасифая пришла последней. Осторожно ступая и кутаясь в тонкое покрывало, чтобы чужие взгляды не повредили плоду чрева её, она прошла и бережно опустилась на скамью, поскольку её место занимал сейчас я. Острая жалость к себе кольнула мое сердце. Как обидно умереть, не увидев своего наследника. Но я прогнал эту мысль прочь. Не хватало ещё потерять самообладание.

Я с бесстрастностью статуи посмотрел мимо вельмож и жриц — на рисованных грифонов на стенах. Всё мимолетно. А вот они принадлежали вечности. И я тоже. Совет будет судить меня и вряд ли пощадит… Но как не хочется умирать!

Потом Зевс незримо явился ко мне и укрепил мой дух. Я смог, наконец, перевести взгляд на собравшихся.

Пасифая поднялась и слабым, едва слышным голосом призвала всех вознести моления Бритомартис, дабы богиня очистила наши сердца от суеты и страстей и помогла принять справедливое решение.

После молитвы с места встала Европа и, выйдя вперед, бросила на меня испепеляющий взгляд. Я не отвел глаз.

— Критяне! Ужасны знамения, которые посланы богами в первый год правления царя Миноса. Разве не чувствовали вы, как гневается Посейдон, сотрясая землю, в последние три дня, когда осквернители святынь во главе с царем-богохульником возвращались в наш прекрасный Кносс? Разве вы забыли, сколь велик и страшен гнев Посейдона? Разве он (Европа ткнула пальцем в мою сторону) не знает об этом? Знает! Так почему же продолжает упорствовать в безумии своем, разрушая святилища Великой матери Крита Бритомартис, изгоняя Благую Богиню с острова?

Она прервалась, обведя взглядом всех присутствующих, потом продолжила, с трудом сдерживая негодование:

— Царь Минос служит чужим богам, — Европа топнула ногой и вскинула руки. — Он служит богам чужого, враждебного Криту народа! Дела его ужасны! Он осквернил рощи и алтари Бритомартис, благой богини, которая веками оберегала Крит, даруя плодородие земле и благополучие людям! И вот все повержено в прах безумцем. Жрицы обесчещены сворой иноземных псов! Священные змеи, хранящие нас, убиты, и только во дворце не дерзнул он покуситься на святилище, поскольку царица Пасифая прокляла святотатца, и он устрашился мощи её!

Если в начале речь вдовствующей царицы была сдержанной и спокойной, то сейчас она все больше и больше приходила в исступление. Мать металась перед рядом священных сосудов, как львица, запертая в клетке, и её звонкий голос разносился далеко за пределами святилища. Я не тешил себя тщетной надеждой, что Европа сжалится над своим сыном. К не оправдавшим её ожиданий мать была безжалостна.

— В обычаях, мудрых и древних, испокон века черпали силу свою цари Крита. И вот он воздвиг гонения на мудрость предков, дерзновенно попирая их гробницы и забыв о почтении к родившим его! Забыты наставления царицы! Забыт совет мудрых жен и мужей, которые всегда радели о благе царства. Он не желает видеть предостережения богов, отечески увещевающих безумцев. Он не хочет прислушаться к преданиям, хранимым в памяти людской. И если мы не остановим его, то неисчислимо большие беды постигнут Крит!!!

Она закатила глаза, охваченная пророческим безумием, на губах ее выступила пена. Продолжила нараспев: