Татьяна Назаренко - Минос, царь Крита

Я жестом отпустил Ариадну и повалился на ложе, разбросав по изголовью мокрые волосы. Надо было хоть немного поспать. Я так мечтал в дороге, как доберусь до дома и — будь что будет! — просто вымоюсь, наконец, и высплюсь. А сейчас вот лег — и не могу заснуть, хотя голова просто раскалывается от усталости, и ни травяная подушка, ни мед с горячим молоком не помогают.

Я повернулся на бок и уставился на рисунок на стене — ту самую кошку, которая не хочет отказаться от птички ради молочка.

Ариадна уверяет, что, при обычном обилии недовольных и обиженных интриганов, заговора нет. Меня просто не ждали живым! Она и Итти-Нергал-балату заботятся о моем спокойствии… Нет оснований для тревоги.

Конечно, недовольные есть. Но если Ариадна права, то сегодня же вечером я наведу порядок в собственном дворце. Просто припугну своих гепетов и жриц. Заставлю их проявить недовольство, а дальше покажу, что царь не склонен спускать кому бы то ни было злой умысел против своей власти. Сегодня мне придется быть гневным и беспощадным к кому бы то ни было, даже к собственным детям. И да будут боги хоть немного благосклонны к ним и пошлют им толику благоразумия, рассудительности и здравого смысла.

«Сам-то ты часто выигрывал благодаря тому, что не уступал, даже глядя в глаза Танатоса, — предательски пронеслось в голове. — У тебя-то самого здравого смысла не больше, чем у птахи, отчаянно бросающейся на змею, чтобы спасти свое гнездо».

Да, если мои дети окажутся столь же безумно несгибаемы, как их отец, то, возможно, сегодня — последний день моего пребывания на земле. Ну и пусть! На всё воля богов, и если мойры должны сегодня перерезать нить моей жизни — я не буду вымаливать пощады для себя!

Нет, так не уснёшь. Я, не вставая, дотянулся до стола, столкнул большой серебряный диск. Явившийся на его звон раб замер в почтительном поклоне.

— Принеси старого неразбавленного вина. Ступай. — не глядя на него, приказал я.

Тот исчез и через некоторое время вернулся с чашей. Я залпом осушил её и уронил голову на ложе. Должна же когда-нибудь усталость взять своё?! Вечером мне нужна ясная голова, иначе…

А Пасифая — беременна. Пока еще не заметно, но она это тоже знает. От Посейдона, вселившегося в быка. Будь она проклята! И пусть печать её предательства навсегда останется клеймом на этом ребенке! Злобная мысль кружила в голове, как назойливая муха.

Вино мягко овладело моим сознанием. Это напоминало обволакивающий взгляд Дивуносойо, прикосновение его ладоней. Хотя сейчас вино и не доставляло мне наслаждения, но несло покой. Я не заметил, когда пересек зыбкую границу, отделяющую явь от полудремы.

Когда же это было? Мы с братьями — еще не подростки даже, а дети — боролись. Более высокий и массивный Радамант с легкостью уложил меня, старшего, на обе лопатки. Братья смеялись надо мной, глядя, как я шиплю от злости, и Сарпедон крикнул:

— Тебе никогда не победить нас!

Взвыв от обиды, я вывернулся из-под нависшей туши брата, рывком вскочил на ноги и, подлетев к младшему, залепил ему кулаком по лицу, а потом бросился бежать по переходам, стараясь сдержать злые слезы. Вслед несся звонкий голос Сарпедона:

— Отец зачинал тебя не в облике быка, а в облике скорпиона! Поэтому ты такой низкорослый и злой!

Наконец, я забился в какой-то угол и тут не удержался: уткнувшись лицом в стенку, расплакался. Поглощенный своей обидой я не услышал шагов матери и испуганно вздрогнул, когда она властно взяла меня за плечи. Её руки всегда были сухи и холодны.

— Ты огорчил сердце мое, Минос, — сурово произнесла Европа, — и поступил недостойно царского сына и человека благородного. Встань и следуй за мной.

Я покорно поднялся. Ничего хорошего будущая беседа не предвещала. Мать никогда не повышала голоса, но её тихие, ровные слова жалили сильнее, чем иные проклятия и угрозы. Я боялся её куда больше, чем отца, одинаково скорого на затрещины и прощение.

Мы вошли в покои царицы. Она хлопнула в ладоши, и первая служанка немедленно внесла таз и кувшин с ароматной водой, а вторая стала рядом с большим льняным полотенцем.

— Умойся, сын мой. Охлади свой гнев. И запомни: только сдержанность приличествует царю. Ни одно движение души не должно отражаться на твоем лице и тем более в том, что ты делаешь!

Это было как нельзя кстати. Не хотелось, чтобы кто-нибудь видел меня со следами слез. Я подставил ладони под прохладную воду и долго плескался, пока не почувствовал, что лицо перестало гореть. Мать терпеливо ждала, сурово глядя мимо меня, потом повела в покои брата. Сарпедон, запрокинув голову, чтобы унять кровь, шмыгая покрасневшим носом, сидел на кровати и злорадно посматривал на меня.

— Ты поступил несправедливо, сын мой. И не умножай своих ошибок, упорствуя в них. Извинись перед братом, обиженным тобой, — величественно сказала царица.

Её правильное, тонкое лицо было бесстрастно. Сейчас она казалась мне воплощением богини Дике — высшей справедливости.

Спорить я не стал. Мой младший брат был капризным, но славным мальчишкой. Я уже не держал на него зла. Подошел и произнес все, что требовалось.

— А теперь ты, Сарпедон, извинись перед братом. Твои слова были оскорбительны и для меня, и для твоего божественного отца, но я прошу извиниться только перед Миносом.

Сарпедон покосился на меня, думая, что я успел нажаловаться.

— У стен есть уши, сын мой, а твой звонкий голос разносится по всему дворцу, — так же бесстрастно сказала царица.

Сарпедон промямлил извинения и растерянно посмотрел на мать. Та кивнула, разрешая ему заняться своими делами. Повернулась ко мне:

— Минос, сын мой, следуй за мной.

Я покорно склонил голову, про себя удивившись: что же ещё вызвало недовольство матери?

Мать привела меня в один из многочисленных небольших двориков и остановилась у самой стены возле ручейка, где и в самую жару было прохладно и пахло сыростью. Там, на покрытых мхом камнях, стояли друг против друга, угрожающе воздев хвосты со смертоносными жалами, два крупных скорпиона. Они были неподвижны. Царица присела на корточки и уставилась на них немигающим взглядом.

— Поверь, они стоят уже почти месяц. Я давно наблюдаю, — прошептала она. — И могут простоять так еще очень долго. Ждут удобного момента для нападения. Я немного ускорю события — события, но не исход сражения. Смотри!

Внезапно один из скорпионов метнулся к противнику и нанес удар. Но второй успел первым. Ужаленная жертва задергалась.

— Что ты видел, сын мой? — спросила Европа, величественно поднимаясь. — Кто победил?

— Тот, у кого больше выдержки. Бросившийся к врагу должен был думать ещё и о том, как подойти, и поэтому его удар оказался неточен.

Царица кивнула и едва заметно улыбнулась. Её малоподвижное, величественносуровое лицо от этого не стало ни мягче, ни проще. Всё та же маска, которую я привык видеть.