Татьяна Назаренко - Минос, царь Крита

Я коснулся ее щеки тыльной стороной ладони.

— Пария, прекрасная, мудрая Пария! Ты угадываешь волю мою до того, как я изъявлю ее. Я сам вряд ли мог бы распорядиться лучше. Так пусть божественные сестры и дальше будут благосклонны к тебе, к твоей земле, владычица, и к нашим детям.

«И, может быть, не обойдут меня своими дарами,» — подумал я про себя и улыбнулся.

— Я знаю, мой богоравный супруг, — продолжала Пария, — что держава твоя велика, и царский сан не дает возможности подолгу предаваться отдыху. Но я хочу знать, Минос, останешься ли ты на острове хоть немногим дольше, чем того требуют царские заботы?

И просительно заглянула мне в глаза.

— Если богам будет угодно, моя возлюбленная супруга, то я останусь на острове до тех пор, пока на небе полная луна не сменится убывающей, — ласково отозвался я. — Ты же знаешь, я всегда охотно остаюсь на Паросе. И мне каждый раз жаль покидать твой остров и тебя, лучшая из жен.

Она снова улыбнулась — не той прекрасной, величественной улыбкой, которая подобает владычице острова и царице, а просто, словно обычная поселянка, дождавшаяся возвращения своего мужа с поля. От нее пахло яблоками, прогретой землей и солнцем, и на обычно бледных щеках играл густой, розовый, ровный румянец. Я заключил ее в объятия и припал к ее губам в долгом поцелуе.

— О, пусть боги позволят тебе, мой любимый, подольше пробыть со мной! — истово прошептала она.

— Да будет так, — произнес я.

Пария, дождавшись, когда я отпущу ее, оправила сбившееся ожерелье и сказала:

— Минос, не откажи мне еще в одной просьбе. Принося жертву орам, почти также и харит. [49] Хариты — богини красоты и женской прелести, воплощающие радость и юность. Разные мифы называют различное их число. Харит считают дочерьми Зевса и Эвриномы (или Гелиоса и Эглы), их иногда сближают с орами. Я молилась богиням, оберегающим женскую прелесть, чтобы они вложили в сердце моего богоравного супруга мысль подольше задержаться на острове. Не подумай, что я упрекаю тебя, Минос. Твои заботы важнее женской радости. Но среди богинь нет никого счастливее меня, когда ты рядом, анакт моего сердца.

Каждое слово, срывавшееся с губ хозяйки острова, казалось, только что родилось в ее груди. Но скольким смертным, бывшим царями этой земли, Пария говорила такие же слова? Конечно, она никогда не скажет мне об этом. Да и я никогда не расспрашивал ее, и не стану.

Я старею. По молодости лет эти мысли просто не приходили мне в голову. Я был дерзок и, по свойственной юношам самоуверенности, островных богов не страшился. Мне казалось само собой разумеющимся, что бессмертная нимфа согласилась разделить со мной ложе, что она назвала меня царем и склонилась к моим коленям. Но Пария была старше меня. Миноса еще не было на свете, а хозяйка Пароса уже жила. Она помнила первых анактов Крита. И до моего появления на ее острове другие смертные делили ложе с ней — может быть, более мудрые и отважные, чем я, может быть, более дорогие ее сердцу. Но Пария никогда не напоминала мне о них. Она держалась со мной, как с единственным, обожаемым и почитаемым владыкой. В ней не было рабства или подобострастия. И все же, подле нее я невольно чувствовал себя самым мудрым, могучим и прекраснейшим из мужей.

И я в который раз подивился ее взлелеянному веками женскому разуму. Мужчины любят слышать от своих жен умелую лесть. И покорная, кроткая жена имеет над мужем больше власти, чем та, что дерзает в открытую утвердить над супругом свою волю. Бритомартис билась со мной и была побеждена. Пасифая спорила, и я всегда поступал по-своему. Теперь Бритомартис бежала с острова. После смерти Пасифаи больше никто из критян не видел ее. И Посейдон, которого оберегала Пасифая, уступил Зевсу. А что на Паросе? Да, здесь чтили Зевса — Лабриса. В честь него совершались жертвоприношения, был построен пышный храм. Но разве могла любовь к нему сравниться с благоговением, которые местные жители испытывали перед Парией? На острове были приняты мои законы, но владыки Пароса жили своим умом. Полагаю, именно по совету своей мудрой матери басилевс Эвримедонт никогда не спорил со мной. Но я покидал Парос, и царь острова поступал против отцовской воли. Я узнавал об этом спустя много времени, когда изменить что-либо был не в силах, а поскольку, выполняя очередную волю Зевса, успевал к той поре сам хлебнуть горя через край, то и гневаться на сына не мог. Иногда даже радовался, что паросцы не платят кровавой дани за мои дела. Когда я запретил жертвовать людей Посейдону, Эвримедонт подчинился запрету, но, по совету матери, все же посвятил свою старшую дочь Перибею владыке морей. Она разделила с необузданным богом ложе, и Катаклизм, опустошивший мои владения, обошел Парос стороной. Посейдон не оставил без внимания и Навсифоя, родившегося после этой ночи: подарил Перибее и ее сыну чудесный остров Схерию, где-то вдали от моих владений. Помню, анакт Навсифой однажды навещал дворец в Кноссе и приносил дары. Люди, прибывшие с ним, феаки, оказались отменными мореходами. Они не просто знали и любили море, но были едины с ним, словно дельфины или чайки. А вот хороших воинов среди них не нашлось. Я сказал об этом Навсифою, но он только рассмеялся:

— Сам Посейдон оберегает пределы моих владений, о, богоравный. Зачем нам сражаться?

И мне не удалось убедить его, что морская гладь — не самая надежная защита для острова.

Я отступился от Пароса, хотя давно видел все хитрости его хозяйки…

— …О чем ты думаешь, мой владыка? — спросила Пария, поднимая на меня серые глаза.

— О твоей мудрости, божественная.

Пария смущенно опустила золотистые ресницы.

— О Пасифае говорили, что она мудра. Разве могу я сравниться с ней, анакт?

— Пасифая была умна, — вздохнул я, — а ты — мудра.

Дорого обошелся Криту ум его царя и царицы. А на Паросе поселились оры. И хоть паросцы славят и благодарят меня, в том не моя заслуга.

…Зря я вспомнил о Пасифае. Ведьма солнцеволосая моя жена. Семь лет минуло с той поры, как она умерла, рожая сына, зачатого от Посейдона. Я за свою долгую жизнь терял немало. Умирали те, кого я любил, и горе было, как рана от удара кинжалом. Но время шло, и боль забывалась.

Тебя, Пасифая, я никогда не любил, считал своим врагом. Но ты умерла, и воспоминания о тебе становятся все мучительнее и мучительнее. Я страдал, расставаясь с любимыми, но со временем другие заменяли их. А тебя, моя верная соперница-царица, заменить некем.

И хотел бы забыть тебя, да во дворце моем живет твой последний сын, который напоминает мне о тебе.

Он появился на свет в самую долгую ночь в году. То, что этот плод особенный, стало ясно еще в ту пору, когда моя жена не считала нужным сменить обычное одеяние на более просторное. Она вынашивала его иначе, чем остальных своих многочисленных детей. Ей не удавалось скрыть нездоровье, хотя за эти ужасные девять месяцев я ни разу не слышал от нее жалоб, даже когда до родов оставалось совсем немного, и чрево ее раздулось до таких размеров, что царица едва могла вставать.