Татьяна Назаренко - Минос, царь Крита

Я кивнул. Радамант опустил голову, поскреб короткими, толстыми пальцами тяжелый подбородок, собираясь с мыслями. Я выжидающе молчал, глядя на него в упор. Наконец он заговорил, сосредоточенно глядя в пол перед собой:

— Андрогей явился на двух кораблях в Афины и был принят царем Эгеем со всеми почестями, подобающими критскому царевичу. Он принес жертвы Совоокой деве, разрушающей города, и принял участие во всех состязаниях, что устраивал Эгей в честь Афины. Празднества подошли к концу, но этесии [57] Этесии — (etesiai от греч. etos — год) — ветры-пассаты, господствующие летом в Эгейском и Средиземном морях. задержали его в Афинах. Неразумно пускаться в плавание, когда бурный ветер может потопить твой корабль. Андрогей оставался в доме Эгея, пользуясь его гостеприимством. В ту пору в Афины пришло известие, что наш родич, фиванский царь Лай, погиб. Нынешний фиванский басилевс, Эдип, убил Лая в поединке и женился на царице Иокасте. Разумеется, как подобает великодушному мужу, он почтил своего предшественника. Похоронил его с почестями, устроил состязания в честь умершего. На эти самые похороны и отправился Андрогей в Фивы, вместе с басилевсом Эгеем. Его сопровождали всего два десятка воинов и несколько рабов, а большая часть бывших с ним критян осталась в Афинах. Твой сын полагал, что и назад вернется вместе с Эгеем. Но Нис, брат Эгея, пригласил афинского басилевса к себе в Нису, и потому, когда погребение и состязания были завершены, Андрогей решил идти назад в Афины со своим небольшим отрядом. Через день после того, как он покинул город, к Эдипу пришли пастухи и сказали, что два десятка трупов, ограбленных до последней нитки, сброшены в ущелье. Эдип тотчас взял отряд воинов и направился туда. Среди убитых он узнал Андрогея. Подле тел сидела какая-то старуха: отгоняла от покойников диких зверей и птиц. К той поре, как Эдип прибыл в ущелье, она успела омыть все тела и натереть их благовониями. Воин, сопровождавший царя, сказал, что тление ничуть не коснулось трупов, несмотря на жару. Он думает, что убитых оберегала сама Деметра, госпожа тех земель. Что еще, кроме амброзии, может сохранить тела нетленными в разгар летнего зноя?

Радамант говорил спокойно и сдержанно. Но я чувствовал: он горюет не меньше моего.

— Поскольку этесии должны были еще долго властвовать над морем, фиванский царь приказал изготовить для убитых ларнаксы и надежно запечатать их.

Также, чтобы души умерших не скитались на берегах Стикса бесприютными в ожидании достойного их благородства погребения, он повелел оплакать убитых, посыпать их тела песком и, как только ветра стихнут, отправить на Крит.

Я снова кивнул. Эдип хорошо позаботился об умерших. Радамант шумно перевел дыхание и продолжил так же глухо и монотонно:

— Тем временем весть о гибели Андрогея достигла Афин. Эдип сам отправил посланника, чтобы известить о случившемся воинов, и сказал им плыть в Элевсин…

— Ясно, — перебил я брата. — Полагаю, нерадивые телохранители просили заступничества у тебя, Радамант?

Он склонил тяжелую, лобастую голову:

— Да, это так. Они приплыли ко мне и, пав в ноги, со слезами умоляли, чтобы я спас их жизни. Я знаю, Минос, что ты справедлив, но горяч, и опасался, что горе заставит тебя покарать их более жестко, чем они того заслуживают, а потом сокрушаться. Сейчас виновные на Миконосе.

Губы мои скривились.

— Меня считают каким-то чудовищем! — не скрывая раздражения, бросил я. — Вот моя воля. Пусть нерадивые воины, не уберегшие Андрогея, остаются у тебя на Миконосе и служат тебе лучше, чем служили моему сыну.

— Изгнание? — уточнил Радамант.

— Изгнание. Так и передай им: я не желаю видеть их лиц. Разве только они расскажут мне, как погиб Андрогей. Но ведь, я понял, живых свидетелей не осталось? Кто-нибудь осмотрел раны воинов? Их расстреляли из луков?

Радамант отрицательно покачал головой:

— Они убиты мечами и копьями. Воин Прокл, сын Антиноя, что доставил трупы в Элевсин, говорил, что, судя по ранам, нанесенным убитым, битва была отчаянной. Я привез его с собой, если хочешь, расспроси…

— Пока не надо, — отмахнулся я. — Думаю, он не скажет мне ничего нового. Да и что повторять? И так ясно… Я не могу простить смерть своего сына, даже если бы и хотел ее простить.

Конечно, эту смерть подстроил Эгей Афинский. Потомок змееногого Эрихтония, царь города мудрой Афины, он и сам мудр, словно древний змей, и хитер, как лисица. Он не самый могущественный и богатый царь среди всех этих ахейцев, мирмидонцев, лакедемонян, аргивийцев и прочих варваров. Но он — великий царь по духу. Мне ли не видеть этого?!

Я помолчал, потом уронил обреченно:

— Это война…

— Да, это война. Которая нам не выгодна… — подтвердил Радамант, понявший ход моих мыслей.

Мы снова замолчали. Мысли мои неслись дальше и были безрадостны. После того, как бык Посейдона опустошил самые плодородные земли Крита, держава моя стала напоминать пересохшую пресную лепешку, что крошится под пальцами, а я сам себе — бедняка, что в дождливую зиму пытается укрыться слишком коротким плащом: натянет его на голову — мерзнут ноги, укутает ноги — холодно плечам. Едва вести о чудовищном быке достигли ушей афинского царя, Аттика снова перестала платить мне дань. Я опять лишился возвращенного с таким трудом серебра, что текло из рудников Лавриона, основанных мной еще до Катаклизма. Следом за городом Паллады отпали Энопия — Эгина, Олиарос, Дидимы, Тенос, Андрос, Гиарос. Отказался платить дань Сифнос — и я лишился второго источника серебра, что поступало в мою казну. Без оливкового масла из Пепарета тоже было нелегко обойтись, особенно сейчас, когда бык пожег плодородную долину Тефрина. Отпала Астипалея, даже басилевс Анафы, который всегда страшился моего гнева, перестал, ссылаясь на неурожаи, посылать дань, хотя, в отличие от других смутьянов, постарался уверить меня в своей преданности.

Так свора собак, напав на медведя, одолевает зверя куда более могучего, чем каждая из них. А еще мои сыновья и гепеты порываются проучить мятежников! Я потратил немало сил, чтобы остудить их горячие головы. Мне хотелось, чтобы мятежники начали первые. Если они соберут корабли, то на море Криту пока нет соперников, и я смогу разбить их. Но что значат мои быстроходные суда против стен варварских городов? И вот Эгей нашел способ вынудить меня начать войну.

Я перевел взгляд на Радаманта:

— Сейчас мне больше хочется услышать твое слово, мой богоравный брат, любимец Афины. Ты мудр и рассудителен, Радамант. Ответь, мое пронзенное горем сердце говорит то же, что и твой светлый разум, ясный даже тогда, когда сердце твое скрушено? Кто, по-твоему, виноват в смерти Андрогея?