Татьяна Назаренко - Минос, царь Крита

Я сошел с корабля. Мое войско уже пробуждалось. Люди поднимались, потягивались до хруста в костях, зевали и утробно рычали спросонья, зябко поеживались — видно, утро было холодным. Сам я прохлады не чувствовал.

Не дожидаясь, когда мое огромное войско двинется в путь, я поднялся над островом и заскользил по воздуху в сторону Афин. Так, должно быть, летают над миром бесплотные души, навсегда покинув свои тела.

Скоро показался ненавистный берег Аттики. Пустынный, выжженный Пирей, пепелище на месте афинского асти, среди которого сиротливо высились алтари и нетронутые храмы с закопченными стенами; скала с крутыми склонами, которую венчали толстые, в десяток локтей, стены акрополя. Некоторое время я парил над ним, изучая сверху расположение площади, дворца, храмов и домов. Было раннее утро, и город едва пробуждался ото сна. Ходили, ворча на порывистый ветер и кутаясь в плащи, воины на стенах, сновали слуги, встающие раньше господ.

И тут я увидел быкоголового — огромного, должно быть, не менее двух сотен локтей. Мой ненавистный хранитель приблизился к твердыне Афинского акрополя, и, запрокинув морду, яростно взревел. Его медные мускулы, оплетенные канатами набухших вен, перекатывались под толстой кожей, покрытой жесткой курчавой шерстью, лоснящейся в первых лучах солнца.

Никогда в нем не было столько мощи, и он был прекрасен. Минотавр наклонил голову и поддел огромным, красиво изогнутым рогом скалу. Она задрожала, словно в лихорадке. Стены Афин, построенные в незапамятные времена киклопами, затряслись, но выстояли, зато с крыш царского дворца и храмов дождем сыпалась черепица. Перепуганные люди, разбуженные земной дрожью, выскочили на улицы, в отчаянии призывая богов.

«Корабли!» — сердце в груди рухнуло: землетрясение такой силы не может не вызвать шторма. Я оглянулся на море. К моему изумлению, водная гладь оставалась почти спокойной. Воистину, могущество богов не знает границ!!!

А в городе тем временем творилось невообразимое. Люди, моля богов и призывая родных, в ужасе метались по улицам. Среди них я увидел Эгея, полуодетого, с растрепанной бородой, пытавшегося среди этого хаоса держаться с подобающим царю достоинством, и других басилевсов, тщетно созывающих воинов. Только мудрый Эак, отойдя на безопасное расстояние от пошедших трещинами стен, взывал к Зевсу, словно моя змееокая Пасифая в дни Катаклизма.

А на Акрополь опускалась туча. Издали казалось, будто стая огромных летучих мышей вьется над Афинами, но я отчетливо видел людей. Странных людей. Серые, бесплотные, с безмятежными, счастливыми лицами, они опускались на улицы и входили в дома. Я понял, что это давно умершие жители Афин спешили к своим родственникам.

Они обнимали людей и целовали их. Каждый, кому доставался приветственный поцелуй, тотчас ощущал непереносимую тоску и немощь во всем теле. Безразличные ко всему, люди оставались в рушащихся под ударами быкоголового домах, или даже садились прямо на улицах — там, где застигал их недуг.

Толпы перепуганных и оттого разъяренных афинян устремились ко дворцу Эгея. Его обитатели, спасавшиеся во дворе от землетрясения, даже не пытались сдержать их.

— Керы парят над городом, — хрипло стонал какой-то старик, подняв к небу заплывшие бельмами глаза. — Они сеют черную немочь!

— Старец Ксантипп видит умерших!!! — надрывались рядом несколько человек.

— Вот он, гнев богов! Земля дрожит, а море спокойно!

— Керы настигли нас! Горе нам, горе!

— Керы несут гибель!!!

— Зевс карает тебя за то, что ты велел убить сына Миноса! — надрывался перед обезумевшей толпой какой-то муж, злобно поблескивая глазами из-под шапки спутанных, огненно — рыжих волос. — Ты навлек на нас неизмеримые беды!

— Ты, которого боги прокляли, не дав сыновей! — вторили ему.

— Пусть он ответит за наши беды! Минос опустошил земли Аттики!!!

— Теперь Ниса пала, и он приведет бесчисленные войска под град Тритогенеи!

— Убить его! — вопил рыжий.

— Выдать Миносу на расправу!

— Убить преступника! — крики становились все яростнее.

Они могли бы разорвать Эгея на месте, но царь, уже справившийся с первой растерянностью, собранный, властный, бесстрашно направился навстречу орущей толпе, прямо к главному крикуну. Он шел, совершенно безоружный, но божественно спокойный, уверенный. И толпа невольно стихла. Я отчетливо услышал ровный, твердый голос Эгея:

— Ты ли это, Калимах? — вопросил он, подойдя к рыжему. — Откуда ты знаешь, что я велел убить Андрогея?

Я замер, ожидая, не поклянется ли в своей невиновности Эгей. Но он не сделал этого. Зато с яростными упреками напустился на афинян:

— Подлые сердцем, готовые лизать мои пятки, когда боги благосклонны ко мне! Что же вы, словно робкие девушки, обращаетесь в бегство, едва нагрянет опасность?! О, мужи с сердцем оленя и разумом женским!!! Вы, что смотрели мне в рот, ожидая слова царя, сейчас набросились на меня, подобно трусливым шакалам! Не вы ли все говорили мне, что готовы сразиться с войсками Миноса? И вот сейчас вы бежите прочь?!

— Это гнев богов!!! Не страшны мне люди, будь хоть все войско Миноса сплошь из героев! — крикнул кто-то из толпы. — Но как противостоять гневу богов? Моя семья уже поплатилась за твое преступление! Ты жив, а мои жена и дочь умерли, заваленные рухнувшим домом!

— Все мы сгинем, расплачиваясь за грех басилевса!

— Не ты ли подал голос, Бусирис? — резко произнес Эгей, поворачиваясь на выкрик. — Что же, убей меня и посмотри, может, это остановит ярость богов? Ну же?! Дайте ему дорогу!

Толпа расступилась. Бусирис, по виду кузнец, мощный, сутуловатый, с красным, в черных точках въевшейся копоти лицом, злобно глядя на царя налитыми кровью глазами, двинулся вперед. Я ни на миг не усомнился, что этот человек способен убить.

Мое сердце сжалось. Мне нужно, чтобы царь Афин был жив. Я желал видеть его страдания!

Земля дрогнула с такой силой, что стена дворца Эгея треснула, и с крыши градом посыпалась черепица. Испуганная толпа закричала. Кто-то вцепился в Бусириса:

— Боги не желают смерти Эгея! Остановись!!!

Эгей ждал, твердый, спокойный. Словно и не произошло ничего, и он по-прежнему могучий царь сильной державы, дерзающей бросать вызов господству самого Крита. Внешне почти ничего не выдавало движения его души, только зрачки желтых, действительно козлиных — под стать имени — глаз пульсировали. И жилка на виске билась часто-часто, да на щеках играл неровный, багровый румянец.

— Коль боги хранят тебя, — мрачно процедил сквозь зубы Бусирис, перекатывая желваки, — то не мне нарушать их волю.

И, смерив басилевса исполненным бессильной ярости взглядом, он развернулся и отступил в толпу. Эгей победно усмехнулся: