Татьяна Назаренко - Минос, царь Крита

Я подошел к нему.

Увидев меня, он с трудом пошевелился и пытался приподняться.

— Как ты узнал?! — прохрипел он. — Ход…

— Твоя дочь Скилла указала его мне! — ответил я, пристально глядя ему в глаза. Нис глухо застонал.

— Будь она проклята! Ты не должен был победить… — пробормотал умирающий.

— Но победил, — ответил я. — А ты уходишь в Аид, Нис Пандионид, убийца моего сына. Ступай, и пусть беспамятство Леты поглотит тебя, гостеубийца.

И я, приблизившись к нему, положил руку на его глаза. В тот же самый миг Нис судорожно задергался и умер…

Я обвел глазами воинов. И снова почувствовал, что силы оставляют меня. Так бывает, когда, опьяненный, ты не засыпаешь, наполнившись весельем и умиротворением, а бодрствуешь, и тогда веселье постепенно сменяется грустью и утомлением, и все вокруг, совсем недавно радостное, многоцветное, превращается в унылое, серое и отвратительное. Я насладился победой сполна, когда Нис умер. Настало время отрезвления.

— Город отдаю на день. Завтра мы отплываем к Афинам…

Амфимед подвел ко мне заплаканную девочку лет двенадцати, растрепанную, наскоро закутанную в покрывало, завязанное узлом на плече.

— Это Ифиноя, младшая дочь Ниса, — сказал он.

Я протянул к ней руку. Девочка пронзительно завопила, повалилась на мокрый песок, закрыла лицо руками. Так кричат ягнята под ножом. Я невольно поморщился, как от боли. Ифиноя никак не была виновна в смерти моего сына… — Я дарую ей свободу. Позаботьтесь, чтобы ее накормили и отвезли в один из городов, где царевну Ифиною примут с почестями, подобающими ее роду, — приказал я. — Если с ней что-то случится, виновный будет наказан без жалости.

Махнул рукой, повелевая как можно скорее увести орущего ребенка. Кто-то из кимвольцев попробовал заставить ее подняться, но царевна все кричала и кричала, падая, как подрубленное деревце. Воин подхватил ее на руки, унес прочь.

Главк щелкнул пальцами, и один из его тирренов, вынырнув из толпы, подвел ко мне Скиллу. Я не знаю, как и когда покинула она захваченный город. Но у нее было время умыться и расчесать густые, светлые волосы, которые некому было украсить плетением, и она, зная об их красоте, распустила локоны по плечам, одев поверх диадему, отряхнула еще не до конца просохшие пестрые юбки и шествовала меж воинов, как истинная царица.

Все тело мое свела судорога: может быть, она и была преступницей, но кто толкнул ее на это злодеяние? Однако, все уже решено. Я ступил вперед. Взял царевну за руку. Она плавно шагнула мне навстречу и встала рядом.

— Теперь ты веришь моей любви, анакт Минос? Сделаешь ли ты меня своей женой, как обещал?

— Я обещал тебе, что ты получишь то, что заслужила, Скилла, — уточнил я. — Ведь так?

Она с готовностью кивнула, не подозревая, какой удар я ей приготовил. Я рывком развернул ее к городу:

— Очнись, царевна Скилла, посмотри, что ты сделала! Ты за это хочешь награды? Это называется предательством и отцеубийством, дитя…

Она побледнела и пошатнулась, но, встретив мой ледяной взгляд, совладала с собой, не заплакала и не упала без чувств. Уставилась на меня мертвыми, с расширившимся от страха во всю радужку глаз, зрачками.

— Ты клялся, — едва слышно пролепетала она.

— Дать тебе ту награду, которой ты достойна, и быть снисходительным, потому что ты дала мне победу, — сухо произнес я. — И я сдержу клятву. Я сохраню тебе жизнь и свободу. Потому что ты была полезна мне. Хотя за предательство смерть была бы лучшей наградой. Но мне не нужна такая жена, как ты. Отвезите царевну Скиллу вместе с сестрой ее, Ифиноей, в город, где она сможет найти приют. Я сказал.

Скилла слабо вскрикнула и рухнула, лишившись сознания.

На следующий день, разделив добычу и восславив благоволивших к нам могучую Деметру, сияющего Гелиоса, пеннокудрого Посейдона, неистового Ареса и, разумеется, Зевса Громовержца, мы покинули берег. Когда наши корабли отплывали в море, я снова увидел Скиллу с распущенными по плечам волосами, с истерзанными ногтями щеками и опухшими от слез глазами. Должно быть, она бежала от охраны, увозившей ее в Аргос. Видно, надеялась еще смягчить мое сердце. Но появилась она на берегу слишком поздно. Мой «Скорпион» отошел не меньше, чем на полет стрелы. Поняв, что ничего не поправить, царевна пришла в ярость и неистовство.

— Будь ты проклят! — вопила Скилла, мечась по берегу и в исступлении грозя мне кулаком. — Будь ты проклят!!! Ты, критский скорпион! С каменным сердцем, бездушный, словно покойник! Ламии мягкосердечнее тебя! Бычачье порождение, зачатое ханаанской шлюхой!!! Запомни! Мой позор и мое предательство — вот цена твоей победы!!! Забери меня!!! Умоляю, забери меня с собой, не оставляй здесь!!!

Вдруг Скилла сбросила плащ и решительно вошла в холодную воду.

— Утопится! — охнул кормчий, не отрываясь глядевший на девушку. Но она в безумном порыве попыталась догнать мой «Скорпион». На других судах люди кричали, звали ее к себе, бросали веревки. Но царевна упрямо плыла за «Скорпионом».

Я пожалел, что, услышав крики воинов, вышел на корму. Надо было остаться в палатке. Сейчас в груди что-то противно ныло и снова тошнило.

Некоторое время я тупо смотрел, как она плывет, но заставил себя отвести взгляд и, резко развернувшись, ушел в палатку. По возбужденным крикам снаружи было понятно, что силы еще долго не оставляли нисийскую царевну. Но потом она все же утонула.

И я поспешил призвать к себе лавагетов.

Берег возле Нисы еще не скрылся в туманной дымке, когда Главк и Гортин явились в мою палатку…

— Я позвал вас, дети мои, — начал я, едва они расселись по своим местам, — чтобы сказать: коли до следующей полной луны мы не одержим победу над Афинами, то не стоит тратить силы, чтобы сидеть у неприступных стен города бранелюбивой дочери Зевса.

Лавагеты непонимающе переглянулись. Потом Главк все же произнес недоверчиво:

— Ты так уверенно говоришь о своей победе, мой мудрый отец! Я бы подумал, что ты заготовил какую-нибудь хитрость, или в Афинах у тебя есть надежный человек, способный помочь нам проникнуть в город. Но еще три дня назад ты мрачнел на глазах, когда я заговаривал с тобой об этой крепости!

— Ты прав, сын мой, ибо три дня назад я не знал, что делать. Но вчера боги вложили в мое сердце надежду, что помогут мне восстановить справедливость. Я полагаюсь на милость олимпийцев.

И поспешно добавил:

— Хотя они не всегда преклоняют ухо к речам и просьбам смертных.

Гортин посмотрел на меня с сомнением. Хотел бы я знать, понимал ли он, что Громовержец оставил меня своей милостью? При его уме догадаться несложно. Или просто опыт подсказывал ему, что даже божественная милость чаще всего дается не напрямую, а на войне вообще всегда добывается руками смертных. Но я продолжил: