Татьяна Назаренко - Минос, царь Крита

Сын нехотя направился к своей постели, улегся, поворочался с утробным ворчанием. Можно было подумать — на ложе устраивается средних размеров медведь. Потом он затих. Но по ровному, тихому дыханию я понимал: не спит. Моя бессонница заразна. Вот и Главк не может заснуть.

Внезапно я услышал окрик стражника, стоявшего на подходе к шатру, насторожился, но в ответ прозвучал условленный отзыв. Вскоре занавес у входа распахнулся, и воин Нергал-иддина доложил, что некий человек желает видеть анакта. Я, поспешно приводя себя в порядок, приказал ему ввести пришедшего.

К моему удивлению, следом за высоким нубийцем в шатер вошла женщина, с головой закутанная в черный шерстяной плащ. Она стояла, робко пряча лицо, и зябко поводила плечами. Как есть, промокшая насквозь голубка со взъерошенными перьями.

— Эта женщина пришла из Нисы, о, анакт, — прогудел нубиец.

— Пусть приблизится, — сказал я, оставаясь стоять в полумраке. Она сделала несколько шагов вперед, остановилась на почтительном расстоянии от меня и низко склонилась.

— Я — анакт Крита Минос, — как можно милостивее сказал я. — Слушаю тебя. Назови мне свое имя и ответь, что привело тебя, женщина, ко мне в столь неподобающий час?

Пришедшая выпрямилась, помедлив, робко откинула с головы покрывало. Я с удивлением увидел, что она совсем юна. Вряд ли старше двух семилетий. Круглое личико, густые русые волосы, аккуратно уложенные надо лбом и прихваченные небольшой золотой диадемой, прыщики на щеке и подбородке, столь обычные для юности… Ее можно было бы назвать хорошенькой, если бы не следы тяжелой болезни, от которой она, наверно, не до конца оправилась. Некогда пухлые, как у всех молоденьких девушек, щечки похудели, глаза — воспаленные, запавшие. Между двух густых, пшеничного цвета бровей пролегла первая складка, а бледные губы искусаны до крови.

О, Геката, повелительница ночных тайн! Неужели — дочь Ниса?!

Девушка испуганно посмотрела на меня, на Главка, облизнула губы и произнесла едва слышно, подтверждая мысль, казавшуюся мне безумной:

— Я — царевна Скилла, о, великий анакт…

Не грезится ли мне это? Что ей надо? И тут я встретился с ней взглядом. На мгновение мне стало не по себе. Несмотря на всю робость, дрожь и бледность, взгляд у нее был не то чтобы твердый, а, скорее, устремленный в глубины своего сердца — взгляд человека, решившегося на отчаянный поступок.

Не болезнь наложила на ее детское личико свою печать, а долгие, тяжелые, отчаянные раздумья, неподъемные для столь юной девы.

«Она хочет убить меня!» — мелькнуло в голове. И еще: «Удача сама идет к тебе! Если Скилла смогла тайно выбраться из Нисы, значит, где-то есть лазейки. Не вышла же царевна через охраняемые ворота! И я заставлю ее указать путь в город!». Наверно, такое волнение чувствует голодный паук, слыша дрожь паутины. Однако, жертва не мала. Вдруг, это оса с ядовитым жалом? И осторожный хозяин, хоть и терзаемый голодом, медлит нападать на нее. Так и я пристально следил за каждым ее движением.

Скилла повела плечами, нерешительно подняла руку, коснулась покрывала на голове. Тяжелый браслет неуместно-игриво скользнул по запястью ее тонкой, но женственно-округлой ручки.

Сейчас девушка бросится на меня с заранее припасенным кинжалом или даже шпилькой [70] Шпилька представляла собой длинный металлический стержень, заостренный на конце, так что опасение быть убитым таким предметом вполне обоснованы. . Я невольно приготовился отразить нападение. Но она не тронулась с места. Лишь неловко, смущенно поправила волосы, судорожно втянула воздух сквозь сжатые зубы и хриплым от волнения голосом произнесла:

— О, великий анакт, не презирай девушку, которая сама явилась к тебе с мольбами, потому что любовь, сжигающая мое сердце, толкнула меня на это безумие!

«Ну, разумеется! Наверняка она наслышана о том, что на ложе любви мужчина теряет осторожность», — подумал я. Вспомнилась Феано: она тоже выглядела робкой и кроткой. Впрочем, жрица Бритомартис была куда более искушенной в хитросплетениях дворцовых козней, и на лице ее не отражалось следов душевной борьбы. Но Скилла — не зрелая, искушенная женщина. Всего-навсего — юная аргивийская девчонка, выросшая в гинекее.

А она продолжала, словно в полубреду:

— Твоя умершая жена, как я слышала, была сестрой кознодейки Цирцеи, что людей может обращать в скотов! Может, она научила тебя тайным чарам? Иначе как объяснить? Я полюбила тебя, анакт. Полюбила, глядя, как ты бьешься с воинами моего отца… Я долго гнала эту любовь… но больше не в силах противиться чарам нежной Киприды. Чарам нежной Киприды противиться больше не в силах я. В сердце моем засела стрела легкокрылого сына богини. Не нахожу себе места я. Заботы отца и матери, приязнь братьев и сестер — всё мне постыло…

Где-то я слышал эти слова? Да, слышал, и даже мелодию помню. Капизный, прихотливый слог заставлял звуки обрываться. Теперь я понял, почему. Так, от невыносимого волнения, прерывается дыхание влюбленного.

Только сейчас я увидел, как заглядывает Скилла мне в глаза. С мольбой, по-собачьи. Не могла она быть столь искусной лицедейкой, чтобы смотреть так и при этом лгать. И еще — когда плащ распахнулся, я увидел, во что она одета. Отправляясь ночью в проливной дождь, рискуя быть схваченной, царевна нарядилась не хуже обычного!!! Правда, сейчас узорчатый подол был мокрым и грязным, и многочисленные юбки липли к ногам, обнажая заляпанные глиной красные сандалии. Она поймала мой взгляд, опустила глаза и поспешно попыталась расправить бесформенный подол. Поняв тщетность своих усилий, досадливо поморщилась.

Муха это, не оса. Жирная муха, и можно приблизиться к ней без опаски. Лишь бы не вырвалась.

Что-то свело у меня в груди, как сводит желудок у человека, не евшего пару дней, при виде ароматного куска мяса. Ключ к вратам вожделенной Нисы был почти в моих руках! «О, Артемида Охотница, помоги мне!!!» — мелькнуло в голове, и я невольно усмехнулся.

Да, я не ошибся… Это охота. И я не мог позволить себе упустить жертву. Так раненая львица, несколько дней подряд не видевшая добычи, из последних сил крадется к неосторожному олененку, и в ее голове, должно быть, проносится только одна мысль: «Если я промахнусь, и жертва уйдет — сдохну от голода, обессиленная. Иной добычи мне уже не настичь».

Я — хороший охотник. Мне не надо долго обдумывать, как схватить неопытную жертву. Она желает моей любви? Пусть Скилла думает, что я вожделею ее, что я, старый, опытный муж, распаляюсь видом ее едва созревшего тела. Я отвожу взгляд от ее подола. Подумав, останавливаю его на золотых пчелках ожерелья и время от времени стремительно опускаю его чуть ниже — туда, где в полумраке смутно белеет ее девичья грудка, словно два крепких, недавно созревших яблочка. У нее красивая грудь. И наверно, во взгляде моем — вожделение. Я, и правда, вожделею. Эти два упругих холма напоминают возвышения, на которых торчком стоят башенки акрополя, и этот город готов сдаться мне.