Марта Холл Келли - Девушки сирени

Фамилия Леннарта Храброго – Флейшер? Флейшер – значит мясник. Что ж, ему подходит.

Меня, маму, Зузанну, Луизу и еще как минимум сотню женщин загрузили в вагон-ресторан – только теперь там отсутствовали столы – и заперли двери. Окна были зарешечены, а в углу вместо туалета стояло жестяное ведро.

Я узнала несколько девушек из моего старого скаутского отряда, а среди них и совершенно ошалевшую Янину Грабовски.

Гестаповцы пришли за ней на Липовую улицу?

У меня сердце упало, когда я увидела миссис Микелски с маленькой дочкой на руках. Их забрали после того, как гестаповцы поймали мистера Микелски, когда он распространял подпольные газеты. Их дочке Ягоде было всего два годика. Имя очень шло малышке, потому что она действительно была похожа на белокурую ягодку.

Через несколько часов пути поезд сделал короткую остановку в Варшаве, а потом, постепенно набирая скорость, поехал дальше. Ситуация была настолько кошмарной, что все молчали.

Когда стемнело, я пробралась на место у окна и принялась разглядывать сквозь решетку пролетающий мимо лес и залитые лунным светом поля. Деревья стояли очень близко друг другу, и эта картина почему-то вселяла в душу тревогу.

Миссис Микелски заснула, а мы с Луизой по очереди держали на руках Ягоду. Малышка была в одной пижамке, и мы прижимали ее к себе, чтобы поделиться теплом. Забота о девочке не смогла отвлечь Луизу, и она начала себя накручивать.

– Как теперь мама без меня? Я всегда помогаю ей с выпечкой.

– Не волнуйся. Ты скоро вернешься домой. Нас долго не продержат.

– А Петрик? – не унималась Луиза. – Он тоже в этом поезде?

Вагон накренился направо, и экскременты перелились через край ведра. Две женщины, которые сидели на полу рядом с ведром, завизжали и вскочили на ноги.

– Откуда мне знать, – проворчала я. – Говори тише – люди спят.

– А нам разрешат писать письма?

– Лу, не знаю. Там посмотрим. Все будет хорошо.

Миссис Микелски подошла забрать дочку. Поезд раскачивался, словно какая-то жуткая люлька, и большинство наших товарок уснули. Луиза пристроилась ко мне возле окна. Мама с Зузанной спали на полу в углу вагона. Сестра, как ребенок, положила голову маме на плечо и поджала под себя ноги. Это было так мило, я даже ими залюбовалась.

Спустя какое-то время Луиза поменялась местами с Зузанной и наконец заснула. Поезд мчался в Германию, а меня одолевали мои личные демоны.

Как я могла допустить, чтобы нас всех арестовали?

Одно дело – пострадать из-за собственной глупости, но потащить за собой всех, кого любишь, – это совсем другое.

И зачем я пошла в кинотеатр? Нас всех взяли из-за того, что я расслабилась. Нас отдадут под суд? Если да, то осудят только меня, понятно же, что другие ничего не сделали. А Петрик? Его уже расстреляли?

Все знали, что нацисты расстреливали людей во дворе замка.

Меня всю трясло.

А где сейчас папа? Надо прямо сейчас выбраться из этого поезда. Потом точно будет поздно.

Я отодвинула защелки на оконной раме. Несмотря на то что была ночь, я хорошо видела очертания пролетавших мимо елей. По мере того как мы уезжали дальше на запад, воздух становился холоднее.

– Твоя очередь спать, – прошептала Зузанна.

– Надо выбираться отсюда.

– Кася, держи себя в руках.

Но я уже не могла успокоиться.

– Здесь нечем дышать. Мне надо на воздух.

У меня было такое чувство, будто кто-то схватил меня за горло и начинает душить.

– Прекрати, ты разбудишь Луизу, – одернула меня сестра. – Ей и так плохо.

Я согнулась пополам.

– Я умираю.

Зузанна взяла меня за руку и нащупала кончиками пальцев запястье.

– Пульс учащенный. У тебя приступ паники. Дыши. Глубокий вдох. И выдох.

Я набрала полную грудь воздуха.

– Кася, посмотри на меня. Продолжай дышать. Не останавливайся. Это может занять минут десять.

Все-таки хорошо, когда у тебя сестра разбирается в медицине. Приступ паники действительно пошел на спад через десять минут.

Спустя еще несколько часов мы проехали через Познань и плавно свернули на север. Утреннее солнце подсвечивало деревья, листва, чем дальше мы ехали, все больше окрашивалась в красный и желтый цвета. Я задремала, прислонившись щекой к холодной решетке, но, когда поезд начал тормозить, сразу проснулась.

К окну подошла Луиза и еще несколько женщин.

– Что там? – спросила Луиза.

Поезд въехал на станцию. Долго и пронзительно просвистел свисток.

Мама протолкалась ближе ко мне.

– Что ты видишь?

Я взяла ее за руку:

– Написано «Фюрстенберг-Мекленбург».

На платформе стояли здоровенные блондинки в черных плащах с капюшоном поверх серой формы. Одна бросила под ноги окурок и раздавила его сапогом. Некоторые держали на поводке овчарок. Собаки явно ожидали наш поезд, они смотрели на проезжающие мимо вагоны, как будто хозяина встречали после долгой разлуки.

Не первый раз встречают поезд с заключенными?

Женщина у меня за спиной вытянула шею, чтобы лучше разглядеть платформу.

– Германия.

Свисток просвистел во второй раз. Луиза вскрикнула, а у меня снова возникли проблемы с дыханием.

Мама крепче сжала мою руку.

– Наверное, трудовой лагерь.

– Вон, виден церковный шпиль, – сказала я.

Мысль о том, что местные немцы по воскресеньям распевают гимны в церкви, успокаивала.

– Богобоязненные люди, – пробормотала какая-то женщина.

– Фюрстенберг? – переспросила миссис Микелски. – Я слышала о таком. Это курорт!

– Будем хорошо работать, и с нами ничего не случится, – добавила мама.

Поезд остановился, и я, чтобы не потерять равновесия, двумя руками схватилась за решетку.

– По крайней мере, они знают заповеди.

Мы и представить себе не могли, насколько далеки от истины. В то утро, спускаясь из вагона на платформу, мы спускались прямиком в ад.

Ситуация во Франции становилась все безнадежней. С начала весны каждое утро к десяти в приемной консульства народу было битком, а в моем расписании – ни одной свободной минуты. Нацисты заняли Париж, а французы в Нью-Йорке погрузились в бездну отчаяния и зачастую испытывали серьезные финансовые затруднения, от которых мы были не в силах их избавить. Рожер заставил меня поклясться, что не буду оказывать им помощь из своих средств, так что максимум, что я могла предложить, – шоколадную плитку и «жилетку», чтобы поплакаться.

Как-то утром я начала собирать посылку для сирот, поставив одну из обувных коробок Бетти на стол. Вестей от Пола больше не приходило. Чтобы отогнать мрачные мысли и заглушить боль в груди, я старалась занять себя по максимуму.

– У тебя все расписание забито, – сообщила Пиа и бухнула стопку папок на мой стол. – Первыми идут твои друзья из высшего общества, которые не понимают слова «нет».