Марта Холл Келли - Девушки сирени

Концентрационные.

Я прикрепила на стену в офисе карту и втыкала булавки в те места, где мы находили новые лагеря. Рожер снабжал информацией, а я переносила ее на карту. Вскоре красные булавочные головки на территории Южной Австрии, Польши и Франции стали похожи на сыпь от пурпурной лихорадки.

Проходили недели, месяцы, а вести от Пола отсутствовали. Во Франции хозяйничали нацисты, так что нетрудно было представить самый худший вариант из возможных. Рожер получал новости из-за границы. Поначалу французы заняли выжидательную позицию. Лучшие столики в ресторанах предоставлялись только офицерам вермахта. Парижане решили этого не замечать. Париж уже бывал оккупирован, и они, похоже, надеялись, что и в этот раз все закончится без особых потерь.

А нацисты, недолго думая, подмяли под себя лучшие мясные и винные магазины и объявили о своих планах передислоцировать всю модную индустрию Парижа в Гамбург. И вот после этого и после того, как нацисты принялись проводить облавы и задерживать ни в чем не повинных французов, мы стали получать донесения о том, что в Париже начали возникать группы сопротивления. Участники Сопротивления распространяли антифашистские листовки и организовали подпольную сеть для эффективной разведки. Меньше чем через неделю после первых донесений пошли сообщения об активной подпольной деятельности по всей Франции.

Я ни на день не забывала о своем плане помощи детям-сиротам и всегда могла положиться на маму в этом деле. Как-то вечером я вытащила все содержимое гардеробов из гостевых комнат с целью найти то, что можно распороть и перекроить в детские вещи. А мама тем временем использовала немногие отрезы ткани, которые были у нас в наличии.

Обстановка в комнате для гостей являла собой забавную комбинацию стилей от мамы и от папы. Дело в том, что когда-то эта комната была кабинетом отца, и, соответственно, в ней сохранилась мужская атмосфера – обои в полоску и крашенный под черное дерево стол. Но после отца комнату заняла мама, и в ней сразу появились все признаки пошивочной мастерской: кругом разбросаны выкройки на кальке, стоят манекены разных размеров, хотя, увы, с годами исчезли манекены с осиной талией.

Я притащила в комнату кучу сумок и шерстяные вещи с благотворительных базаров. Сама я шить никогда толком не умела, что хорошо хотя бы для осанки, а вот мама всегда была рукодельницей. Она сидела, склонив голову над швейной машинкой, и свет настольной лампы подчеркивал белизну ее волос на фоне старой черной машинки «Зингер». Когда умер папа, мамины волосы палевого оттенка буквально за ночь обрели цвет английской соли. Мама коротко подстриглась, отказалась от косметики, а в одежде отдавала предпочтение костюмам для верховой езды. Вообще-то, она всегда любила лошадей и со скребницей в руке чувствовала себя комфортнее, чем с серебряным гребнем, но мне было грустно оттого, что такая красивая женщина поставила на себе крест.

Мы занимались делом и слушали новости по радио.

Девятнадцатое апреля 1941 года. Пока Белфаст и Северная Ирландия приходят в себя после налетов люфтваффе, Лондон подвергся самой массированной с начала войны бомбардировке. Германские войска вошли в Грецию. Премьер-министр Греции Александрос Коризис покончил с собой. Британия начала эвакуацию греков.

– О, выключи ты это, Кэролайн! Сейчас так мало хороших новостей.

– Ну, мы хоть чуть-чуть да ввязались в эту войну.

Соединенные Штаты официально сохраняли нейтралитет, но наконец-то начали патрулировать Северную Атлантику.

– Подумать только – Гитлер разгуливает по руинам Парфенона, – проворчала мама. – И когда все это кончится?

Я поставила вспарыватель швов в жестяное ведерко, которое мама использовала для хранения ножниц и катушек, и почувствовала, как заскрипел металл. На дне ведерка еще оставался песок с пляжа в Саутгемптоне, где когда-то у маминой семьи был коттедж. Я живо представила картинку: мама и папа на этом чудесном пляже. Она – в черном купальнике, он, в костюме с галстуком, борется с газетой, которая складывается от ветра. А я вдыхаю соленый воздух. По вечерам в просторной гостиной, где на контрасте играют свет и тени, я лежу на диване, чувствую щекой прохладную обивку. Притворяюсь, будто читаю, а сама наблюдаю за тем, как они перекидываются в джин рамми, смеются и не сводят друг с друга глаз.

– Мама, давай съездим в Саутгемптон. Перемена обстановки – как раз то, что нам нужно.

Коттедж «Джин Лейн» к тому времени мы уже продали, но у Бетти там был дом.

– О нет, там теперь полно ньюйоркцев.

– Мама, ты сама из Нью-Йорка.

– Дорогая, давай не будем препираться.

После смерти отца мама перестала ходить на пляж – слишком много воспоминаний.

– Думаю, мы сейчас в любом случае не можем позволить себе уехать куда бы то ни было. Скоро похолодает, и сиротам понадобятся теплые вещи.

– А ты еще можешь посылать свои посылки по почте?

– Немцы агитируют за оказание помощи сиротам, и даже тем, кто в транзитных лагерях. Снижают свои издержки.

– Какие добрые эти боши.

Мама презрительно называла немцев на французский манер бошами, в переводе – башка. Это был ее маленький акт сопротивления.

Я вернулась к кровати и собрала охапку папиных шерстяных пиджаков.

Мама потянула один за рукав.

– Этот можно отрезать…

Я потащила пиджак к себе.

– Мама, мы не будем распарывать папины вещи. И потом, мы шьем вещи для детей, нам нужна ткань, которая не колется.

– Кэролайн, после смерти отца прошло больше двадцати лет, а верблюжья шерсть для моли – просто мечта.

– Вообще-то, я папины пиджаки для себя приберегаю.

Мне действительно шли отцовские пиджаки. Все из двухслойного кашемира, вигони или «ломаной саржи», а кожаные пуговицы – произведение искусства. И карманы с атласной подкладкой такие плотные, что рука в них погружается, как в воду. Плюс ко всему в пиджаке отца я чувствовала себя ближе к нему. Бывало, стоя на переходе в ожидании зеленого сигнала, нащупывала в швах крошки табака. А как-то раз нашла в потайном кармане мятный леденец в помутневшем целлофановом фантике.

– Кэролайн, ты не можешь хранить все его вещи.

– Так экономнее.

– Мы пока еще не в работном доме. Тебя послушать, так нам пора взяться за руки и распевать «Ближе, Господь, к Тебе». До сих пор мы как-то справлялись.

– Возможно, стоит сократить прислугу.

После смерти отца мама собирала нуждающихся, как иной маньяк коллекционирует ложки или китайский фарфор. Для меня стало обычным делом обнаружить в гостиной какого-нибудь бродягу, который почитывает «Гроздья гнева» с бокалом сладкого шерри в руке.

– Но, дорогая, у нас же нет ливрейных лакеев. Если ты имеешь в виду Сержа, то он член семьи. К тому же Серж – лучший повар в этом городе и, в отличие от многих, не пьет.