Марта Холл Келли - Девушки сирени

Немцы еще спят в своих теплых постелях? Одеваются перед походом в церковь? Я уловила в воздухе аромат свежезаваренного кофе – кто-то точно проснулся. В одном доме на втором этаже ставни приоткрылись и сразу захлопнулись.

Те из нас, кто не поспевал за общим строем, получали за это сполна – их били конвоирши и хватали за ноги собаки. Мы с мамой помогали миссис Микелски не сбиться с шага, а она массажировала посиневшие от холода ступни своей малышки.

Нас гнали по мощеной дороге вдоль озера.

– Какая красота, – пробормотала у нас за спиной Луиза. – Интересно, мы сможем купаться?

Ей никто не ответил.

Что с нами будет? В конце концов, это Германия. В детстве я всегда радовалась путешествиям в Германию. Так обычно бывает, когда уверена, что скоро вернешься домой и, в принципе, знаешь, чего ждать. Например, когда в первый раз идешь в цирк, ты все равно имеешь представление о том, где окажешься и что увидишь.

В этот раз все было далеко не так.

Вскоре мы увидели огромное кирпичное здание, у него дорога и заканчивалась. В сентябре здесь, на севере, листва на деревьях уже сменила окрас: между елей выделялись ярко-желтые и огненно-красные кроны. Даже высаженный вдоль фундамента здания шалфей стал красным, как нацистский флаг.

По мере того как наша колонна приближалась к зданию, оттуда все громче доносились звуки немецкой патриотической музыки. Я почувствовала запах вареной картошки, и у меня заурчало в животе.

– Это КЦ, – ни к кому конкретно не обращаясь, сказала женщина у меня за спиной. – Концентрационный лагерь.

Я никогда не слышала о таких лагерях и не знала, что означает «концентрационный», но от этого слова похолодела.

Мы подошли к высокой гладкой стене вокруг лагеря, миновали зеленые металлические ворота и оказались на окруженной низкими деревянными домами площади. Даже сквозь громкую музыку я слышала, как гудит от высокого напряжения колючая проволока на стене.

Лагерь разделяла пополам широкая дорога. Официально она называлась Лагерштрассе, то есть Лагерная дорога, но очень скоро мы, заключенные, стали называть ее Красивая дорога.

Покрытая черным, блестящим на солнце шлаком, она действительно была красивой. Начиналась она от мощенной булыжником площади, которую называли «плац», и шла через всю территорию лагеря. Разлитый в воздухе сладкий, как мед, запах заставил меня переключить свое внимание на деревья вдоль дороги. Липы. Как же приятно было увидеть в этом месте любимые деревья Девы Марии. Липы всегда почитались в Польше, а срубить такое дерево – дурная примета.

Напротив каждого блока были разбиты веселенькие клумбы с цветами, а на всех подоконниках стояли ящики с геранью.

Насколько плохим для жизни может оказаться такое ухоженное место?

Больше всего меня поразила серебряная клетка с экзотическими животными в самом начале Красивой дороги. Там порхали желтокрылые попугаи, игрались, как дети, две паукообразные обезьянки и распушал перья павлин с изумрудно-зеленой головой. Павлин закричал, и у меня мурашки пробежали по коже.

Когда мы вошли на территорию, мама собрала нас всех вокруг себя. На плацу по пять в шеренгу стояли по стойке смирно женщины в полосатых платьях. Никто из них не посмотрел в нашу сторону.

Конвоирша достала из кобуры пистолет и спросила о чем-то свою товарку. Мама, как только увидела пистолет, сразу отвела взгляд.

Совсем рядом со мной прошла девушка в полосатом платье. Из-за грохочущей музыки я с трудом расслышала ее вопрос:

– Полячки?

– Да. Почти все.

Обезьянки перестали играть, ухватились тонкими пальчиками за прутья решетки и наблюдали за нами.

– Они заберут у вас всю еду, ешьте все быстрее, – посоветовала девушка и пошла дальше на построение.

– Отдайте нам все, что у вас с собой. Вам это больше не нужно, – сказала пожилая женщина, проходя мимо нашей колонны с протянутой рукой.

Мы только плотнее запахнули пальто.

Почему мы должны отдавать свои вещи?

Я посмотрела на маму. Она дрожащей рукой стиснула мою руку. Все, чего я хотела, – это добраться до постели и заснуть, и еще очень хотелось пить.

Конвоирши загнали нас в хозяйственный блок, который состоял из двух открытых помещений с низким потолком и душевой. В дверях нас ожидала высокая блондинка. Эту надзирательницу, как мы позже выяснили, звали Бинц. Она была дерганая и возбужденная, прямо как сам Гитлер.

– Шевелись! Шевелись! – кричала она и «ужалила» меня кнутом по заду.

Я подошла к столу, за которым сидела женщина в полосатом платье. Она записала мое имя и на немецком велела вытащить все из карманов. Я подчинилась. Женщина в полосатом платье сложила то немногое, что у меня осталось от прежней жизни – носовой платок, часы, таблетки аспирина, – в желтый конверт, а конверт убрала в коробку к другим таким же.

Потом мне приказали раздеться догола прямо на глазах у всех.

– Проходи, не задерживай! – рявкнула она, как только я стащила одежду.

Следующей в очереди к столу оказалась мама. Я увидела, что надзирательницы хотели заполучить ее обручальное кольцо, но маме было его не снять.

– У нее палец распух, – объяснила высокая белокурая женщина в докторском халате, которая стояла рядом со столом.

Бинц взяла маму за руку, плюнула на кольцо и начала его снимать.

Мама отвернулась.

– Попробуйте вазелин, – посоветовала врачиха.

Бинц еще раз плюнула и все-таки стянула кольцо. Женщина за столом бросила его в желтый конверт и переложила конверт в коробку.

Они забрали мамино кольцо. Как вообще можно быть такими бездушными?

Далеко впереди я увидела Янину Грабовски. Она рыдала и вырывалась от надзирательницы, которая пыталась ее подстричь. На помощь первой надзирательнице пришла вторая и схватила Янину за плечи.

– Нет, пожалуйста, не надо! – кричала Янина.

Еще одна надзирательница толкнула меня в спину, и я потеряла маму из виду.

Пока пыталась прикрыть свою наготу, заключенная с зеленым треугольником на рукаве толчком усадила меня на табурет.

Как только что-то прикоснулась к коже на голове, я сразу поняла, что меня ждет участь Янины, и сердце так забухало, что чуть не выскочило из груди.

Холодные ножницы прижимали к моей шее. Женщина за спиной чертыхалась, пока отстригала мою косу.

Я что, виновата в том, что у меня густые волосы?

Надзирательница отшвырнула мою косу в гору волос возле окна, которая к этому времени выросла почти до самого подоконника. А потом, как будто хотела отомстить, принялась грубо стричь наголо. Последние клочки падали на плечи. Меня в дрожь бросало от каждого щелчка машинки.

Надзирательница столкнула меня с табурета. Голова стала гладкой, если не считать редких клочков волос.