Марта Холл Келли - Девушки сирени

– А мистер Гарденер? – спросила я.

Наш садовник, с такой удивительной по совпадению фамилией [24] Gardener – садовник (англ.). , тоже был членом семьи. Гарденер, с его добрыми глазами, с коричневой и гладкой, как конский каштан, кожей, был с нами с той поры, как мы разбили сад в Вифлееме, незадолго до смерти папы. По слухам, его семья бежала в Коннектикут из Северной Каролины по «Подпольной железной дороге» с остановкой на «станции», которая когда-то располагалась в старой таверне «Бёрд» аккурат напротив нашего «Хей». Помимо природного дара выращивать античные розы, Гарденер обладал еще одним достоинством – он, не раздумывая, закрыл бы собой маму от пули. А мама закрыла бы его. Так что Гарденер был с нами навсегда, и мой вопрос носил риторический характер.

– Пара горничных нас не разорит, – продолжила мама. – Если хочешь сэкономить несколько пенни, пусть консульство оплачивает пересылку твоих посылок.

– Рожер со мной скидывается. Да и посылать мне в последнее время особенно нечего. Материала на одежду просто не купить.

– Дорогая, можно устроить благотворительное представление. Тебе наверняка понравится снова выйти на сцену, и костюмы у тебя есть.

Костюмы. Ярды ткани без проку рассыпаются в прах в старых кофрах, а ведь из них можно шить самую разную детскую одежду.

– Мама, ты – гений.

Я побежала в спальню и вытащила из гардероба чемодан с наклейками из городов, где я в свое время выступала. Бостон. Чикаго. Детройт. Питтсбург. Притащила чемодан в гостиную. Запыхалась.

Пора прекращать таскать сигареты у Пиа.

Мама при моем появлении расправила плечи:

– О нет. Кэролайн, только не это.

Я открыла чемодан и впустила в гостиную запахи кедра, старого шелка и театрального грима.

– Мама, это гениально.

– Дорогая, как ты можешь?

Мы постоянно собирали реквизит и костюмы. Шелковое боди, веер из китового уса от Тиффани. Но на деле мама шила все костюмы, в которых я выходила на сцену, – от «Двенадцатой ночи» в Чапине до «Виктории Реджины» на Бродвее. Оставлять себе костюмы было нельзя, но у меня сохранились те, что создавались для школьных спектаклей, а мама часто шила запасные костюмы для бродвейских постановок. И шила она их из самого лучшего бархата, из самых ярких шелков и тончайшего хлопка. А завершала каждую свою работу перламутровой пуговицей, которую мастерила из найденных на пляже Саутгемптона ракушек.

Пуговица, пришитая моей мамой, – пришита навеки.

– «Венецианский купец», – объявила я, вытащив из чемодана куртку и штаны из фиолетово-голубого бархата на подкладке из горчичного шелка. – Две рубашечки на двух карапузов. А что будем делать с подкладкой?

– Трусики?

– Гениально. – Я достала вышитое мелким жемчугом кораллово-розовое атласное платье. – «Двенадцатая ночь».

– Неужели тебе совсем не жалко такую красоту?

– Вообще не жалко. А если у тебя рука не поднимается, я сама распорю.

Мама выхватила у меня платье.

– Естественно, я все сделаю.

Дальше последовали бархатное платье цвета хереса «Амонтильядо», пелерина из искусственного белого горностая и алый шелковый плащ.

– «Конец – делу венец». – Я повыше подняла платье. Неужели у меня была такая тонкая талия? – Из плаща выйдет шесть ночнушек для мальчиков, а из платья – две курточки. А мехом подложим рукавички.

– Есть новости о твоем друге Поле?

– Никаких. Мы теперь даже газет из Франции не получаем.

Хотя мама интересовалась нашими отношениями, что называется, «по принципу необходимости ознакомления», она все-таки понимала, что Пол очень важен для меня. А в связи с тем, как развивались события во Франции, похоже, искренне за него волновалась.

– Его жена – хозяйка магазина одежды?

– Магазина белья, если быть точной. Называется Les Jolies Choses.

– Белья? – переспросила мама таким тоном, будто я поведала ей о том, что Рина жонглирует горящими томагавками.

– Да, мама. Бюстгальтеры и…

– Кэролайн, мне известно, что означает белье.

– Мама, не придирайся, пожалуйста.

– Что ж, даже если Пол уцелеет в этой войне, на мужчин не стоит полагаться.

– Я просто хочу знать, как он там.

Мама распорола шов на подкладке из атласа цвета лаванды.

– Эти французы, ну, ты знаешь, как это бывает. Дружба с женатым мужчиной – для них обычное дело, но…

– Мама, я просто хочу получить еще одно письмо.

– Вот увидишь – война закончится, и он постучит в твою дверь. Немцы наверняка пристроили его в какое-нибудь особенное место. Он ведь знаменитость, в конце концов.

Об этом я не подумала. Станут ли немцы выделять Пола среди прочих в связи с его известностью?

К утру мы завалили кровать в гостиной восхитительной детской одеждой. Мягкие курточки и брючки. Джемперы и шапочки.

Я оттащила все это на работу и свалила на стол Пиа, так как саму ее найти не смогла.

Спустя несколько недель в моем кабинете поселилось семейство из трех поколений Лебланков. Они как раз по очереди мылись в дамском туалете консульства, когда Рожер распахнул дверь в кабинет и замер на пороге. Ручку двери он не отпускал, а лицо у него было серым, как его рубашка. У меня сжалось сердце. Такое лицо – верный признак дурных новостей. Брови сдвинуты, губы плотно сжаты. Я решила: пока он не закроет дверь, со мной все будет хорошо.

Рожер пригладил волосы:

– Кэролайн…

– Рожер, говори.

– У меня есть новости.

Я вцепилась в картотечный ящик.

– Просто скажи.

– Ки, боюсь, новости плохие.

– Мне лучше сесть?

– Думаю, да, – подтвердил Рожер и закрыл за собой дверь.

Двери вагона открыли, а мы не могли сдвинуться с места.

– Все на выход! Живо! – крикнула конвоирша с платформы.

Они тыкали нас дубинками и били кожаными кнутами. Если вас не били кнутом, поверьте на слово – боль просто обжигает. Меня вообще до этого никогда не били, так что каждый удар был шоком. Но хуже всего – собаки. Они лаяли и клацали зубами так близко к моим ногам, что я чувствовала тепло их дыхания.

– Воняете, как свиньи, – бросила одна конвоирша. – Полячки. Ясное дело – все в дерьме.

Это меня просто взбесило. Дали нам одно маленькое ведро и теперь недовольны, что от нас пахнет?

В то воскресенье на рассвете нас быстрым шагом погнали через Фюрстенберг. Мы шли колонной по пять в ряд. С одной стороны от меня шла мама, с другой – миссис Микелски с Ягодой на руках. Я оглянулась. В ряду у меня за спиной шагали Зузанна и Луиза, глаза у них словно остекленели от ужаса, к которому нам вскоре предстояло привыкнуть. Фюрстенберг напоминал средневековую деревню из книжки сказок: дома с крышами из дерна, а в ящиках под окнами – красные петуньи. Все ставни были закрыты.