Марта Холл Келли - Девушки сирени

В то утро с озера дул резкий ветер. Мы помогли миссис Микелски заправить под тонкую куртку на груди две смятые газеты. Когда Ирма не смотрела в нашу сторону, мы, чтобы согреться, разворачивались и терлись друг о дружку спинами. В конце Красивой дороги надзирательницы установили на деревянную подставку рождественскую елку.

Елка раскачивалась от ветра. И миссис Микелски качалась. Я взяла ее под руку и через тонкую куртку почувствовала ладонью острый локоть.

Интересно, я тоже так исхудала?

Миссис Микелски наклонилась ко мне. Газета у нее под курткой захрустела и выглянула из-за воротника.

Я затолкала газету обратно и сказала:

– Стойте прямо. Нельзя качаться.

– Извини, Кася.

– Вы считайте про себя. Это помогает.

– Тише, – шикнула Зузанна из-за спины миссис Микелски. – Бинц едет.

По всем шеренгам пробежала дрожь. В ворота лагеря на синем велосипеде въехала Доротея.

Проспала, нежась в теплой постели в обнимку с женатым любовником Эдмундом?

Ну хотя бы он не заявился. А так бы стоял и целовал Бинц, пока младшие надзирательницы бьют заключенных кнутами. Это было их любимое времяпрепровождение.

Доротея ехала, сжимая одной рукой руль велосипеда, второй держала за поводок свою овчарку, а за спиной у нее развевался черный плащ. У санчасти она остановилась, прислонила к стене велосипед и, придерживая за ошейник собаку, зашагала по плацу тяжелой походкой фермерской девушки. На ходу Бинц, как ребенок, поигрывала своим кнутом. Кнут был новым – плетенный из черной кожи, с длинными полосами целлофана на конце.

Овчарка Бинц, по кличке Адель, что значит «благородных кровей», была самой породистой и самой страшной из всех лагерных собак. Шерсть – черная с рыжими подпалинами, а на груди такая густая, прямо как шуба. Эта псина реагировала на команды, которые надсмотрщица посылала ей через зеленый металлический кликер.

Бинц сразу направилась к миссис Микелски и кнутом вытолкнула ее из строя.

– Ты. Шаг вперед.

Я тоже хотела выйти, но мама меня удержала.

– О чем говорите? – спросила Бинц с овчаркой у ноги.

– Ни о чем, госпожа надзирательница, – ответила миссис Микелски.

Ирма подошла к Бинц.

– Пересчет закончен, госпожа надзирательница.

Бинц не среагировала, она сверлила глазами свою жертву.

– Моя дочка Ягода… – начала миссис Микелски.

– У тебя нет дочери. У тебя ничего нет. У тебя есть только номер.

Может, Бинц устроила этот спектакль специально для Ирмы?

Миссис Микелски протянула к ней руку:

– Она хорошая девочка…

Надсмотрщица заметила торчащую из-под робы Микелски газету и выхватила ее одним движением руки.

– Откуда это у тебя?

Ирма сунула планшет с блокнотом под мышку и закурила очередную сигарету.

Миссис Микелски расправила плечи:

– Не знаю. У меня нет ничего. У меня только номер.

Даже с расстояния в пять шагов было видно, как затрясло Бинц.

– Ты права, – рявкнула она, размахнулась и ударила миссис Микелски кнутом по лицу.

Целлофан рассек скулу миссис Микелски. Доротея глянула на Ирму, наклонилась и спустила овчарку с поводка. Адель в первую секунду даже не шелохнулась, но потом чирикнул кликер Бинц, и она бросилась на миссис Микелски. Уши прижаты, зубы оскалены. Адель вцепилась в руку несчастной, затрясла башкой и потянула жертву на себя. Женщина упала на колени. Рык собаки эхом разлетелся над плацем. Овчарка кинулась вперед, вцепилась в ворот куртки миссис Микелски и повалила ту на снег.

Мама двумя руками взяла меня за руку.

Миссис Микелски перевернулась на бок и попыталась сесть, но овчарка сомкнула челюсти у нее на шее и дернула головой назад и вперед.

Меня чуть не вывернуло, когда эта псина потащила от нас миссис Микелски. Она волокла тело, как свежезадранного оленя, оставляя на снегу полосу вишневого цвета.

Громко чирикнул металлический кликер Бинц.

– Адель, отпусти! – скомандовала она.

Овчарка села и уставилась золотистыми глазами на хозяйку.

– Семь, семь, семь, шесть! – выкрикнула Бинц.

Ирма отбросила окурок, но не затоптала. От окурка медленно поднималась голубая спираль, а Ирма что-то записала в свой блокнот.

Адель оставила мисс Микелски неподвижно лежать на снегу и, поджав хвост, подбежала к хозяйке.

Бинц развернулась и махнула мне, чтобы я вышла из строя. Я шагнула вперед.

– Твоя подруга? – спросила она.

Я кивнула.

– Вот как? Давно?

– Она моя учительница математики, госпожа надзирательница.

Слезы набежали на глаза, но я смогла не расплакаться. Слезы только распаляли Бинц.

Ирма прикоснулась пальцами к своим красивым губам и усмехнулась.

– Полячка – математичка.

Бинц бросила мне фиолетовый восковой карандаш:

– Иди пиши.

Мы все знали, как это делается. Бинц хотела, чтобы я написала номер на груди миссис Микелски. Последнее унижение мертвой или умирающей заключенной. Я шла вдоль темно-вишневого следа к тому месту, где Адель оставила лежать мою учительницу, и сердце громко колотилось у меня в груди. Миссис Микелски лежала на спине – шея разодрана до позвонков, вся грудь залита кровью. Лицо ее было повернуто в мою сторону, глаза полуоткрыты, а щека порвана, как будто она улыбается.

– Пиши, – приказала Бинц.

Я рукавом стерла кровь с груди миссис Микелски и написала восковым карандашом четыре цифры: семь, семь, семь и шесть.

– Убери это.

Она хотела, чтобы я оттащила тело к горе трупов возле швейной мастерской.

Я взяла миссис Микелски за запястья и потащила, еще теплую, по снегу. У меня изо рта вырывались клубы пара, я дышала, как рабочая лошадь.

Не смогу я жить, не отомстив.

Когда я подтащила тело учительницы к заснеженной горе трупов высотой мне по плечо, лицо у меня было мокрым от слез. Я положила миссис Микелски вдоль трупов аккуратно, как будто она спит. Наша львица. Наша надежда. Наша путеводная звезда.

– Поляки, – фыркнула Ирма, обращаясь к Бинц, когда я проходила мимо них. – Зачем им вообще учить математику?

– Действительно, – с усмешкой согласилась Бинц.

Я остановилась и посмотрела на Ирму:

– По крайней мере, я умею считать.

В этот раз кнут Бинц ужалил меня без промедления.

Я осталась в лагере.

Отец умер, а маме нужны были помощь и лечение, так что мой заработок стал очень важен.

В Равенсбрюке в компании мужчин-докторов мне было одиноко, поэтому, когда Фриц отсутствовал, я подолгу занималась своими альбомами в кабинете. Вклеивала фото, которые Фриц попросил сделать официанта, когда мы завтракали в Фюрстенберге, спички-«книжки» и другие сувениры. Множество вырезок из газет. Немецкие войска вторглись, и весьма успешно, в Советский Союз, и я посчитала нужным сохранить статьи о наших победах.