Марта Холл Келли - Девушки сирени

Я отвечала на мамины письма. Рассказывала, как много пришлось потрудиться, чтобы навести порядок в санчасти и в смысле чистоты, да и организации работы.

Однажды вечером я возвращалась в свой коттедж после дневной смены и заметила свет в переплетной мастерской. В надежде найти там возможного собеседника, зашла. Бинц при полном параде восседала на низком табурете. Спина прямая, подбородок высоко поднят. Рядом на стуле сидела заключенная с красной нашивкой и рисовала ее портрет. Я заметила у нее на пальце белую полоску от кольца.

Бинц жестом пригласила меня войти. Мастерская была тесной, здесь переплетали образовательную литературу рейха. Длинный стол вдоль стены был завален стопками брошюр и книг.

– Заходи, доктор. Тут мой портрет рисуют.

– Госпожа надзирательница, пожалуйста, сидите спокойно, – попросила заключенная. – Я не могу рисовать, когда вы разговариваете.

Заключенная указывает Доротее? Но еще удивительнее было то, что Бинц подчинилась.

– Это Халина, наша местная художница, – представила ее Бинц. – Кёгель ей портрет заказал. Это надо видеть – медали ну просто как настоящие.

Заключенная перестала рисовать.

– Госпожа надзирательница, может, мне в другое время прийти?

Мне сразу бросилось в глаза, что мастерская, вечно заваленная бумагой, краской и разным хламом, превратилась в более организованное пространство.

– Заказал? – переспросила я заключенную. – И как тебе платят?

– Хлебом, госпожа доктор, – ответила она.

– Она раздает его другим полячкам, – бросила Бинц. – Больная на голову.

Я, как загипнотизированная, наблюдала за тем, как рисует заключенная. Карандаш быстро вычерчивал на бумаге короткие штрихи. Ее техника действовала успокаивающе.

– Ты полячка? У тебя хороший немецкий.

– Я тоже на это попалась, – сказала Бинц.

– Моя мама была немкой. – Заключенная изучающе смотрела на Доротею и продолжала рисовать. – Я выросла в поместье недалеко от Оснабрюка.

– А твой отец?

– Родился в Кёльне. Там выросла его мать. Его отец был поляком.

– Значит, ты принадлежишь к третьей группе «Дойче фольклист», – уточнила Бинц.

«Список германского народа» разделял поляков на четыре категории. К третьей группе причислялись поляки немецкого происхождения.

– Что ж, ты по крови почти немка, – заявила я.

– Вам виднее, госпожа доктор.

Я улыбнулась:

– Если курица откладывает яйцо в хлеву, цыпленок не станет свиньей.

– Не станет, госпожа доктор, – согласилась заключенная.

Я зашла ей за спину. Она заканчивала затушевывать подбородок Бинц. Великолепная работа. Этой женщине удалось показать силу Доротеи, сложность ее натуры и одновременно ее миловидность.

– Подарю этот портрет Эдмунду на день рождения, – объяснила Бинц. – Я хотела позировать голой, но он такое не приветствует.

Халина слегка покраснела, но не отрывала глаз от своего блокнота.

– Доктор, ты бы тоже заказала портрет, – посоветовала Бинц. – Твоей матери понравится.

Зачем маме мой портрет, когда отец умер, а у нее новая жизнь?

Заключенная отложила карандаш.

– Мне действительно пора вернуться на перекличку.

– Я утрясу этот вопрос с твоей старостой, – пообещала Бинц. – Располагайся, доктор. Все равно заняться больше нечем.

Она обошла заключенную, чтобы оценить портрет, и хлопнула в ладоши, прямо как ребенок.

– Подарю его Эдмунду сегодня вечером. Халина, не забудь выключить свет. Я скажу твоей старосте, что ты вернешься в блок к девяти. А завтра пришлю за работу буханку белого хлеба.

Я заняла место Бинц на табурете. Халина открыла новый лист в альбоме и начала рисовать.

– За что тебя сюда отправили? – поинтересовалась я.

– Не знаю, госпожа доктор.

– Как ты можешь не знать? Тебя арестовали?

– Мою дочь арестовали, а я пыталась их отговорить.

– За что?

– Не знаю.

Наверняка ее дочь участвовала в подпольной борьбе.

– Чем ты занималась, когда ездила в Оснабрюк?

– Мы приезжали в дом бабушки и деда, – сообщила заключенная на безупречном немецком. – Мой дед был судьей. А моя бабушка – Джуди Шнейдер.

– Художница? Фюрер коллекционирует ее картины. – Она явно унаследовала талант бабки, которым восхищался сам фюрер. – А в Польше ты где жила?

– В Люблине, госпожа доктор.

– У них известная медицинская школа, – припомнила я.

– Да, я получила там диплом медсестры.

– Ты медсестра?

Как было бы хорошо, если бы у меня появился кто-то культурный и образованный, с кем можно поговорить о медицине.

– Да. Была медсестрой. А до этого иллюстрировала детские книжки…

– Мы могли бы использовать тебя в санчасти.

– Я не практиковала больше десяти лет, госпожа доктор.

– Чушь. Распоряжусь, чтобы Бинц без проволочек перевела тебя в санчасть. Ты из какого блока?

– Из тридцать второго, госпожа доктор.

– Станешь элитной заключенной, и тебя переведут в первый блок.

– Пожалуйста, я бы хотела остаться…

– Заключенные, занятые в санчасти, живут в первом блоке. Ты будешь обслуживать не только заключенных, но и персонал СС и их семьи. В первом блоке у тебя будет чистое постельное белье, и никаких вшей.

– Да, госпожа доктор. А мою дочь можно перевести вместе со мной?

Она спросила бесстрастно, как будто ей было все равно. Разумеется, об этом не могло быть и речи. В первый блок заселяли работников первого класса, и никого больше.

– Может быть, позже. Еда свежая. Ты будешь получать двойной паек.

Я не упомянула о том, что в пищу для элитных блоков, в отличие от остальных, не добавляют препараты, которые снижают половое влечение и способствуют прекращению менструального цикла.

После двух сессий Халина закончила мой портрет, накрыла его калькой и оставила в моем кабинете. Я сняла кальку и даже отшатнулась – настолько подробно были прописаны все детали. Еще никому не удавалось так точно отразить мою личность. Женщина – врач рейха, в лабораторном халате, сильная и сосредоточенная. Мама обязательно поместит его в рамку.

На то, чтобы перевести Халину из переплетной мастерской в санчасть, ушло несколько дней. Технически санчасть не управлялась СС, но была в их ведении, так что на урегулирование бюрократических вопросов ушло какое-то время.

Перемены расстроили только мордастую медсестру Маршалл. В день, когда мы посадили Халину на ее место в приемную санчасти, она приковыляла в мой кабинет и визжала как резаная. Я перевела ее в отличный кабинет в конце здания, туда, где раньше была подсобка.

Как только Халина приступила к исполнению своих обязанностей, атмосфера в санчасти сразу изменилась. Пациенты отмечали ее профессиональный подход. Без сомнения, это качество было следствием немецкого происхождения. К концу ее первого дня большинство коек опустело, все лентяи вернулись к работе, а здание было продезинфицировано. За Халиной не надо было присматривать, ее способность к принятию решений была сравнима с моей, и благодаря этому у меня высвободилось время на то, чтобы разобраться с накопившимися бумагами. Наконец-то у меня появилась работница, на которую я могла положиться. Можно было не сомневаться в том, что комендант заметит перемены.