Марта Холл Келли - Девушки сирени

Ближе к концу месяца Бинц явилась ко мне с планом, который считала гениальным.

Мужчины уже не одну неделю планировали организовать поездку в Берлин. Эта поездка должна была совпасть со временем, когда комендант Кёгель будет в Бонне. Свою спецмиссию они держали в секрете. Но женский персонал, благодаря младшим надзирательницам Бинц, которые регулярно спали с охранниками, был в курсе всех деталей этой миссии. Они планировали поездку в «Салон Китти», бордель высшего разряда в богатом районе Берлина. Фриц избежал участия в миссии – он навещал свою мать в Кёльне, – но почти все мужчины из персонала загрузились в автобусы и покинули лагерь. Выглядели они при этом как расшалившиеся мальчишки на каникулах.

В результате за лагерем остались присматривать Бинц с ее надзирательницами, три пожилых эсэсовца, которые следили за стенами с вышек, один невезучий охранник на воротах, который вытянул короткую соломинку, и я.

– Надеюсь, за время вашего отсутствия не будет предпринято попыток побега, – сказала я Адольфу Винкельманну, когда он собирался в поездку.

– Доктор Оберхойзер, все согласовано. Сегодня вы – старший по званию офицер, исполняющий обязанности начальника лагеря. В качестве мер предосторожности в лагере организованы дополнительные посты.

Я, разумеется, была рада, что добавили людей на вышках. Все они были меткими стрелками, и им не разрешалось покидать свой пост.

Винкельманн шаркающей походкой направился к автобусу, а то некоторые наши уважаемые коллеги грозили из окна, что уедут без него.

Доротея предложила в отсутствие мужчин устроить вечеринку в одном из коттеджей надзирательниц. Выбранный ею невысокий дом в стиле швейцарского шале уютно расположился на окраине поселка для сотрудников за стенами лагеря. Надзирательницы подошли к подготовке праздника очень серьезно. В программу вечеринки входили танцы, игры в карты и смена алкогольных напитков. Они даже приказали заключенным сделать гирлянды из красной бумаги и развесили их по коттеджу.

Я решила пропустить вечеринку надзирательниц и в конце дня с Халиной «подчистить хвосты» в офисе. Это было нетрудно, ведь у меня впервые за время работы в лагере появилась умная помощница, с ней было приятно общаться, не то что с Бинц, которая постоянно рассказывала непристойные истории. Халина не только навела чистоту в санчасти и снизила на две трети количество пациентов, но и выполняла важные проекты коменданта в переплетной мастерской. Она показывала мне книги, которые переплетала лично для Гиммлера. Это были хроники производства меха ангорских кроликов в исправительных лагерях. Все сопровождались фотографиями. Производство в Равенсбрюке было лучшим, по количеству клеток мы в два раза превосходили Дахау. Халина вручную переплетала книги, и обложку каждой книги обтягивала мягкой тканью из ангорской шерсти.

– Госпожа доктор, у вас так много бумажной работы, – посочувствовала она. – Как я могу вам помочь?

Халина была такой отзывчивой. А я с огромным удовольствием проводила время с компетентной заключенной, не испытывавшей передо мной страха. Она совсем не походила на затравленного зверька, как другие, в ее взгляде не было этого заразного ужаса, сталкиваясь с которым я предпочитала смотреть на облака или на ползающих по двору жуков. На что угодно, только не им в глаза.

– Ты надписывай конверты, а я буду вкладывать карточки, – сказала я.

Мы отсылали родственникам умерших карточки с соболезнованиями, или, как их еще называли, карточки-утешения. Заключенные умирали по самым разным причинам. Одни требовали особого ухода, их отбирали и уничтожали. Других расстреливали за попытку побега. Кто-то умирал по естественным причинам. На случай если семья захочет посмотреть на тело покойной родственницы, я писала в карточках своим неразборчивым докторским почерком, что тело не может быть осмотрено по гигиеническим соображениям. Это занятие, а вернее – глупый фарс, прибавляло к моей рабочей неделе как минимум десять часов. Но комендант требовал отправлять карточки для соблюдения видимых приличий. Халина, как только у нее появлялась свободная минута, надписывала конверты, и в результате их количество превысило количество заполненных мной карточек.

– Тяжело, должно быть, родным получать такие письма, – заметила Халина, надписывая ровным почерком очередной конверт.

У нее слезы на глазах или мне показалось?

Вместе с карточками в конверт вкладывались официальные бланки для заявлений на получение урны с пеплом. Если такие заявления возвращались, выделялась жестяная банка с четырьмя фунтами обычного пепла для пересылки родственникам умершей заключенной. Хорошо хоть координация этого процесса не входила в мои обязанности.

– Мы можем сделать перерыв, – предложила я.

Халина выпрямилась:

– О нет, госпожа доктор, я совсем не устала. Но я бы хотела попросить вас об одном одолжении. Не могли бы вы…

Она запнулась.

– Я слушаю. Продолжай.

Халина была для меня просто неоценимой помощницей. И безусловно, заслуживала того, чтобы я хотя бы выслушала ее просьбу.

Она достала из кармана письмо.

– Я хотела спросить – не могли бы вы отправить это по почте? Это просто письмо одному моему другу.

Письмо было написано на лагерной бумаге.

– Отошли сама. Тебе это не запрещено.

Халина прикоснулась к рукаву моего халата. На безымянном пальце вместо обручального кольца она завязала голубую нитку.

– Но цензоры вымарывают целые куски, даже о погоде или пищеварении.

Я взяла письмо. Оно было адресовано проживающему в Люблине Леннарту Флейшеру.

Что плохого случится, если я отошлю такое письмо? В конце концов, Халина трудится на пользу рейха. Но в то же время это грозило серьезными неприятностями. Если узнают, что я отправила письмо заключенной, последует неминуемое наказание. И в лучшем случае это будет выговор.

– Я подумаю, – решила я и положила письмо в ящик стола.

Халина склонила голову над своими конвертами.

– Спасибо, госпожа доктор.

Бинц устроила вечеринку в лесу на окраине поселка для персонала, но в мой кабинет все равно доносились музыка и смех из коттеджа. Мне портила настроение мысль о том, что старшей по званию меня сочли возможным назначить только после того, как из лагеря уехали все мужчины.

В тот вечер мы хорошо поработали, но не долго. Не прошло и часа, как вдруг раздался громкий хлопок, и мы даже почувствовали, как вздрогнула земля. Мы переглянулись и продолжили работать. Это мог быть выхлоп автомобиля. В лагерь нередко долетали громкие звуки, и часто их усиливало озеро.

Секундой позже со стороны коттеджа, где проходила вечеринка, донеслись крики Бинц и других надзирательниц.